«Ваш взор станет ясным лишь тогда, когда вы сможете заглянуть в свою собственную душу»
(с) Карл Густав Юнг
(с) Карл Густав Юнг
четверг, 23 мая 2013
четверг, 22 ноября 2012
вторник, 06 марта 2012
04:06
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 24 декабря 2011
10.12.2011 в 16:08
Пишет Юралга Норд:Новогодняя лотерея
Творческая артель ShamanCats&ForgottenGods объявляет о начале новогодней лотереи!
(dreamwarrior.diary.ru/, vk.com/shamancats, d-nord.livejournal.com)
Разыгрываются разные рукодельные штуки (роспись по камням, керамические шаманокоты, амулеты и т.д.)
Вот эти:
Правила: опубликовать эту запись у себя в любом блоге,
прислать ссылку на перепост на емейл [email protected]
Сколько ссылок - столько писем!
Количество ссылок не ограничено.
Розыгрыш призов будет проходить в новогоднюю ночь.
URL записи
вторник, 28 июня 2011
четверг, 31 марта 2011
Твоя любовь как сон, но что мне сны?
Твоя любовь как cвет, а я во тьме.
Твоя любовь - дыхание весны,
А я - я, как в оковах, бьюсь в зиме.
А если я проснусь, то что тогда,
Звезда моя из мира миражей?
Моя неповторимая звезда -
Погаснешь или вспыхнешь лишь сильней?..
(c) Вил Тиин Эдрин
вторник, 14 сентября 2010
Сдублировать, что ли, сюда записи из аналогичного дневника на беоне?.. Их относительно литературную часть...
Куча дневников объясняется моим педантизмом, вероятно... стремлением к идеалу, все сделать не просто хорошо, а чтоб не подкопаться... А когда они пропадают - обидно.
Может, это глас Судьбы, злой рок или что-то подобное? Не хочет интернет моих творческих усилий...)
пятница, 26 февраля 2010
ЛЕГЕНДА О КАМНЕ
«Вернутся Тёмные дни, как бывало и прежде, как будет всегда - ибо рождён мир Сумраком, что хоть отторгнут был Тьмою Предвечной, но и создан ею; и неизменно таятся в нём Тёмные тени, подобно пылинкам, танцующим в лучах солнца. И когда тучи скрывают солнце, является тех пылинок без счёта, и когда гаснут в душах искры Мерцания, Тьма обретает силу, и Сумрак становится чёрным. И слёзы будут вместо дождей, и кровь потечёт рекой, чтоб напитать Тьму; и идущим к закату выпадет хоронить юных; и не солнце осветит небо, а пламя великих пожаров; и придут на землю Тефриана ужас, гибель и страдания. И неисчислимы будут силы врагов, и коварны их замыслы, и жестоки сердца.
И сразятся с Тьмою мудрые Чар-Вэй, коим ведомы сокровенные знания о Мерцании Изначальном, что вдохнуло свет в Сумрак и озарило души людские, пронизав их Кружевом Чар.
Но черна и бездонна будет та Тьма, и её ненасытность поглотит свет Кружев, и разорвётся Поле над Тефрианом, как паутину рвёт ураган. Храбро пойдут они в бой, взяв силу сердец вместе с Силою Чар и щиты соткав не из Кружев, а из терпенья и мудрости Сумрака. Но не хватит силы сердцам, и не укроют щиты, ибо тонка их связь с миром Сумрака, и погаснет Звезда, как огонь оплывшей свечи.
И выйдут из Замков сыновья Ордена Света, коим в давние дни открылась Великая Тайна из самого сердца Мерцания, чтобы спасти Тефриан от могущества Тьмы.
Но черна и бездонна будет та Тьма, и скроет от взоров их сердце Мерцания и окутает мраком память - и сломанным мечом для них станет Великая Тайна, сухим колодцем в летней степи. Не откроются они страху и выйдут в бой с мечами из стали Сумрака. Но когда смерть родится от их мечей, великое горе они испытают, и дрогнут их руки, и разобьются сердца, и пеплом и льдом оденутся души. И одолеет их Тьма, и рассыплются в пыль стены Замков, и не будет более Ордена Света.
И горе станет беспредельно, и травы увянут от пролитых слёз, и ослепнут зоркие, и слух откажет умеющим слышать, и надежда умрёт в сердцах. И будет один, в чьём сердце таится малая искра огня - столь бледная и ничтожная, что не заметит и не убьёт её Тьма. Но среди боли и страданий закалится то сердце, в дни страха и отчаяния исполнится отваги, и из земли, политой кровью, взрастёт его мудрость, и терпение и веру найдёт он, ища проблески солнца меж чёрных туч и глотки свежего ветра в воздухе, напитанном Тьмой. И отважится выпустить искру на волю, и хрупкий свет её вспыхнет в ночи. И так черна и непроглядна будет Тьма, что всякий увидит тот свет и скажет: «Вот ослепительное пламя!», и вернётся в сердца надежда. И так ненасытна будет Тьма, что в жадности ринется на тени, отброшенные на неё огоньком, и поглотит их, и поранит и обессилит сама себя. И много рук потянется к огоньку за теплом, и бедны будут руки, и подарят ему лишь тонкие былинки. И в том будет удача, иных даров не вынес бы огонёк, а былинки примет он, и придадут они ему силы. И бледен будет его свет, но дрогнет в испуге раненая Тьма, ибо кто уверовал в непобедимость свою - уязвим и слаб, и чья власть питается страхом, тот для страха открыт и победить его не может. И не приблизится Тьма, и не погубит его. И пойдёт он по мёртвым землям, и в следах прорастёт трава; и наклонится к чёрным водам, и заиграют на них блики огня; и его дыханье горячим ветром разгонит чёрные тучи; и за его спиной растает лёд и рассеется туман. И один прозорливый из людей, согретый его теплом, отправится вслед, и коснётся его, и скажет: «Глаза мои видели на земле незримые знаки - следы, что горят огнём; и я доверился знакам, и шёл по следам, и вот иду рядом с тобой. Я видел того, кто Пламенеет во Тьме, и вот говорю с ним». И Единственный обернётся и увидит в следах своих те, что пылают огнём. И потянется к нему сердцем, и даст ему руку, и молвит: «Идём же со мной, и укажешь мне знаки, и направишь мой путь». И за то, что сотворил Единственному новое зрение и сокрытое открывал, будет он прозван - Творитель.
И пойдут рука об руку, и причудлив будет их путь, и сны смешаются с явью, и оживут легенды, и мёртвые посмотрят на Единственного живыми глазами, и безмолвные с ним заговорят. И встретится им некто с сердцем, как буря, и глазами, как звёзды, и судьбой странной и тёмной, где путь был разорван и создался вновь, и силой великой, но тайной и злой для владеющих ею. И дальше пойдёт вместе с ними, с тенью в душе, и сияющим взором, и именем в сердце Единственного - Звезда Восходящая.
И скажет Творитель Единственному: «Вижу я Знаки Огня, обернувшись назад, но вижу и впереди, и то следы твои, и ведут к Огненной Башне в Кричащих Скалах». И поймёт Единственный, что он тот, кто Предсказан для великого могущества и великой боли, и страх охватит его. И закроет глаза руками, и гневными словами ответит Творителю, чтобы не слышать его речей. Но не устрашится Творитель и скажет: «смотри». И увидит Единственный горе, и боль, и отчаяние; и сострадание укрепит его душу. И уверует, что прогонит он Тьму, и вернёт мир и нежность в сердца, и новым Светом одарит Сумрак.
И пойдёт один в Огненную Башню, и увидит Камень-не-Чар, и позовёт, и Камня коснётся рукой. И воссияет чудесный свет, и озарит землю и небеса, и то будет вздох Камня-не-Чар. И проснётся в Камне сила великая, что спала много лет, ожидая Предсказанного, и войдёт в его тело, и с кровью потечёт по жилам, и овладеет душой, и пламенем охватит сердце. И кто видит Свет, тем предстанет он в сиянии несказанно прекрасном, и те возрадуются и пойдут за ним, говоря: «Вот сын Сумрака, Пламенеющий во Тьме, и владеет он силой непобедимой и Светлой, и рассеет он Тьму навеки».
И придут Дни Пламени, и сровняются горы с землёй, и горами встанут равнины, и леса будут, где были пашни, и степи, где были города, и высохнут полноводные реки, и реками разольются ручьи. И неузнаваемо переменится лицо Тефриана, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего. И отступит в ужасе Тьма, ибо безмерно могущество Огня, и нет предела власти его, и нет в Сумраке силы, что с ним сравнится. И вернётся свобода в Тефриан, и воссияет Созвездие ослепительным светом, что прольётся, подобно дождю на жаждущие земли, из сердца Пламенеющего-в-Сумраке».
Легенда о Пламенеющем. Джалайн, трактир «Два Оленя»,
меж Лойренским лесом и селеньем Ров,
под знаком Тигра, в год 2359 от Озарения.
Записана Каэрином Р. Трентом,
Магистром и Лучом Звезды Тефриана.
меж Лойренским лесом и селеньем Ров,
под знаком Тигра, в год 2359 от Озарения.
Записана Каэрином Р. Трентом,
Магистром и Лучом Звезды Тефриана.
***
«Явление, известное как «Камень-не-Чар», в Сумраке мы видим в образе пурпурного с лиловыми и чёрными разводами камня причудливой формы с неровно сколотыми гранями. Камень по фактуре и ощущению бархатистой гладкости похож на высокогорный гранит каневарский, а по цвету напоминает алаиты (образования застывшей смолы из сока пурпурной берёзы, произрастающей в лесах Даф-рейла в верховьях реки Калайд). На мой взгляд, цвет Камня объясняется именно богатыми залежами алаитов в окрестностях Огненной Башни: в роще вокруг Кричащих Скал алаит можно заметить, просто глядя под ноги. Таким образом, создатель Камня вполне мог окрасить его попросту тем цветом, что последним попался на глаза в дни работы с Камнем. Многие в Звезде, однако, считают, будто окраска Камня имеет глубокий смысл и отображает определённые важные аспекты устройства и предназначения оного.
Восприятие, дарованное нам Мерцанием Изначальным, определяет Камень-не-Чар как средоточие воплощённой Кружевами Силы, неведомым способом очищенной почти от всего Сумрачного, влитой в зримую форму описанного камня и сжатой столь плотно, что сие образование весьма затруднительно именовать «кружевом» - скорее, к нему подходит слово «клубок».
Камень расположен в точке пересечения пяти плоскостей, одна из коих - пол Зала Созвездия, где он кажется вделанным в гранитную плиту в центре Зала. Другие же - стены четырёх комнат под Залом: в любой из них вы видите Камень в одном из углов, где потолок смыкается со стенами. Комнаты - тайна, по сей день не раскрытая. Они лишены окон и дверей - попасть в них можно только путём Нырка (движения тела сквозь Кружево, доступного лишь Чар-Вэй, начиная с Шестой Ступени). Нет в них и источников воздуха: будто из куска гранита удалили внутреннюю часть, не разрушив внешнего слоя. Несомненно, Комнаты созданы необычайно могущественным Вэй (сейчас никто в Единстве Звезды не обладает знанием и силами, позволяющими свершить подобное) и имеют крайне важное назначение. Догадок на сей счёт есть великое множество; две главы этого труда посвящены их перечислению и анализу. У всех Комнат - четыре стены, образующие некую геометрическую фигуру, причём фигуры совершенно разные. Они весьма малы: человек моего роста легко достанет до потолка, а самая длинная из стен - не более семи шагов. Их пол, стены и потолок - белого цвета с лёгким багровым оттенком, как если бы в густом молоке размешать несколько капель крови. Лишь цвет и отличает камень Комнат от каневарского гранита, из коего выстроена Башня, - на ощупь и по чувству это именно такой гранит.
Особого упоминания, на мой взгляд, заслуживают Росписи. Слово не вполне верно: узоры на стенах Комнат не «написаны». Они чувствуются естественной окраской камня - но, однако, ею не являются. Это на редкость сложные и удивительно красивые узоры из тончайших линий, все цвета коих очень нежны (похоже на оттенки перламутра, когда поворачиваешь влажную раковину под лучами солнца), а сочетания линий и цветов действуют подобно чудеснейшим и сладостным мелодиям. В иных случаях они вызывали желание петь или рыдать от восторга; или пробуждали сильнейшее любовное влечение к некоему образу - во время созерцания Росписей он был совершенно реален, и казалось, запечатлён в памяти навеки, но таял бесследно, когда ощущение достигало предела, за которым, по уверению всех, кто его испытал, немедля наступила бы смерть в Сумраке, если бы влечение не было удовлетворено. В миг Предела (он есть у всех ощущений) наблюдатели - неведомо как - перемещаются в Зал Созвездия.
Сам я к сему моменту провёл восемнадцать исследований, шесть последних - в полном одиночестве, прочие с Учителем и другими Вэй. Обычно, глядя на Росписи, я будто бы вновь обращаюсь в дитя трёх лет от роду, взирающее на мир зрением Чар, - самое яркое из моих детских воспоминаний, и одно из самых счастливых. Ощущения весьма интересны, но слишком причудливы и хаотичны, чтобы описать их с помощью образов Сумрака. В миг Предела, возвращаясь в Зал Созвездия, я всякий раз находил на лице следы слёз - но слёз не боли или душевной тяжести, а напротив, глубочайшего счастья и радости, отголоски коих сохранялись ещё несколько часов после эксперимента. (Когда я был в Комнатах один, всё ощущалось сильнее, и чувство лёгкости и беспричинного счастья не покидало меня в течение суток с лишним). Упомяну особое восприятие Росписей, о коем довелось мне услышать: достопочтенный Двирт Далиас Эдрин, Луч Звезды, погружался в глубокий сон, стоило ему коснуться их рукой. Всякий раз, по его словам, лорд Эдрин знал совершенно точно, что его посещали в высшей степени необычные и красочные сновидения, но даже намёка на их содержание в его памяти не оставалось.
Чар-свойства Камня - тема весьма обширная, и ей посвящена отдельная глава сего труда. Говоря же о «сумрачных» свойствах Камня, добавлю принятое в Звезде толкование так называемой «Легенды о Пламенеющем» (скорее, факты, послужившие основой для указанной легенды). Из всего, известного о Камне, следует: Сила Чар, в нём заключённая, может полностью слиться с Кружевом человека. Тот же во время слияния или погибнет (чему есть примеры), или - при неких особых условиях - останется жив, и Кружево его претерпит изменения (в легенде сей процесс именуется Воссиянием), от которых его Чар-способности возрастут многократно и, предположительно, превзойдут объединённые способности Единства Звезды, как Луч превосходит ученика Первой Ступени. Условия же таковы. Первое: человек должен обладать Даром и к моменту слияния Пробудить его. Второе: к решению соединиться с камнем он должен прийти не раньше, чем столкнётся на жизненном пути с некими событиями или явлениями, что в легендах зовутся Знаками Огня. Смысл, по разумению моему, здесь таков: Знаки Огня указывают на сродство с Камнем, дающее человеку возможность стать Пламенеющим, а ещё - каким-то образом подготавливают его Кружево для слияния. Легенда о Знаках Огня насчитывает веков не менее, чем сам Камень; разумно предположить, что она исходит от того, кто принимал в создании Камня самое живое участие. (На сей счёт в Звезде нет единогласия. Чаще всего высказывается такое мнение: история эта является предсказанием некоего великого Магистра древности, наделённого талантом видеть будущее).
Интересно следующее: судя по песням и сказаниям, Пламенеющий не сам видит Знаки Огня - ему показывает их некто, именуемый Творителем. Имя на редкость многозначительное. Из легенд со всей очевидностью следует: Творитель возле Пламенеющего должен быть непременно - и это ещё одно (или главное) условие успешного слияния с Камнем и Воссияния. Но все легенды до единой умалчивают о том, каков человек Творитель и чем, собственно, отличается от всех прочих детей Сумрака».
Год 2359 от Озарения. Из записей Каэрина Рэйла Трента,
Луча Звезды Тефриана.
Луча Звезды Тефриана.
* * *
«...легенде много столетий, и рассказывается она, судя по записям Братьев, узнавших её на Пути, одними и теми же словами, начиная едва ль не с Озарения.
К сожалению, достоверно известно нам немного. Огненной Башни нет на картах, и никто из Братьев ни разу не находил к ней дороги, - но она, бесспорно, существует. Тому слишком много косвенных свидетельств, чтобы объявить Башню пустым слухом. Не менее бесспорным кажется существование Камня-не-Чар. И это таинственное явление или предмет - сложно судить, чем в действительности он является, - и в самом деле содержится в Башне, как подсказывает простая логика: во всём королевстве есть лишь одно место, столь надёжно укрытое от любопытных взоров, что за двадцать три века никто не сумел туда добраться. А если в Башне не хранят нечто неизмеримо важное (а Камень, по-видимому, именно таков) - к чему окружать дорогу к ней непроницаемой секретностью?
Если верить Легенде о Пламенеющем, Камню отведена главная роль в мрачных событиях, которые, по Легенде, ожидают в будущем Тефриан. Легенда туманна, и добраться до правды (если есть там хоть зёрнышко правды) не легче, чем пройти обнажённым сквозь паутину болотного паука, избежав её яда. Нырнув в «паутину», мы (объединённые внутренним чувством огромной важности Камня) открыли так мало, что в недоумении вынуждены признать: то ли разумов наших недостаёт для решения этой задачи, то ли для её решения существует определённое время, и оно ещё не пришло.
Тщательно изучив множество пересказов Легенды и присовокупив к тому беседы с Чар-Вэй, о коих я упоминал, мы делаем вывод: Камень есть средоточие некой силы, подобной Чар, и столь мощной, что завладевший ею обретёт власть, делающую его поистине всемогущим и почти непобедимым. Природа этой силы, само собою, не раскрыта в Легенде, которая рассказывается менестрелями для развлечения всех, желающих слушать. Но если верить упомянутым Вэй, то и Единству Звезды сия тайна неведома (впрочем, то не были Лучи; а вероятно, лишь самым сведущим из Звезды известна столь важная тайна).
Сложим воедино могучую силу, скрытую в Камне, и особенности, присущие Чар-Вэй: властолюбие, неразборчивость в средствах для достижения цели, пренебрежение к людским жизням (исключая свою только жизнь), их жестокость с учениками, их всепоглощающую, неистовую, неподвластную доводам разума гордость (и, как следствие, полнейшую неспособность признавать поражение и отступать). Всё это соединить - и выходит, что Камень просто обязан быть предметом заветных чаяний любого Чар-Вэй, хотя бы десятой частью души и рассудка пребывающего в мире Сумрака.
А коли так - многие, думается нам, за двадцать три столетия пытались Камнем завладеть, и многие же вынашивают такие планы сейчас, и так оно останется впредь - пока не сыщется тот, чьё упорство и искусность в играх с Кружевами приведут-таки его к желанной цели. К власти над Камнем.
К единоличной, неоспоримой и полной власти над Тефрианом.
Не надо обладать ярким воображением, чтобы представить набор чудовищных событий, неминуемо последующих за Воссиянием. Первое, что наверняка проделает любой Пламенеющий, - припомнив «радостные» годы своего обучения, отыщет нежно любимого учителя и заставит его испытать на себе все Семь Ступеней Боли, а то и не раз. Далее, так как надменная Звезда вряд ли охотно склонится даже перед его могуществом, он утопит в крови Огненную Башню - а затем, опьянев от вкуса всевластия и обретя милую привычку терзать и убивать, обратит свой взор на людей, не владеющих Даром касаться Кружев Чар. И ограничится ли он Тефрианом, или его аппетиты распространятся на соседние страны, а там и на весь Сумрак, - но годам, следующим за Воссиянием, неизбежно предстоит войти в историю (если будет кому её писать) под именем новых Багровых Лет. Если не Багровых Столетий! Что вполне соответствует красочному описанию Тьмы, с которого и начинается Легенда о Пламенеющем.
Отчего же в Легенде Тьма предшествует Воссиянию, а не является его следствием (как следует из соображений логики, описанных выше)? Желал ли некто ввести нас в заблуждение - или, напротив, открыть глаза умеющим видеть? Нам, естественно, остаётся только гадать. Но - как люди, знающие о видении будущего немало и не понаслышке, мы со всей серьёзностью утверждаем: Легенда, бесспорно, может быть Пророчеством. А ясное Пророчество - явление столь же редкостное, как ручной бир или смиренный Чар-Вэй, и свидетели Пророчества вполне могли исказить его, поменяв его части местами. Сам же человек, имевший некое пророческое видение, не то чтобы верно истолковать - помнит-то его далеко не всегда, а порою даже пребывает во время Прорицания словно бы без сознания. А посему в пересказах - и, тем паче, толкованиях - Пророчеств ошибки куда более часты, чем их отсутствие.
В мысли, что Легенда - Пророчество, а не творенье Звезды, укрепляет нас такое рассуждение: Звезде столь широко разносить правду о Камне как раз невыгодно. Будучи Чар-Вэй, любой разумный человек, догадавшись о природе Камня, догадку свою утаит - желая либо завладеть Камнем, либо предотвратить опасность, коей неизбежно подвергнется после Воссияния. Именно Чар-Вэй будут первыми жертвами Пламенеющего - и им меньше, чем кому-либо, нужна подобная Легенда. И ещё: завершают Легенду весьма многозначительные слова, что за Воссиянием «придут Дни Пламени, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего». И хоть далее говорится: «отступит в ужасе Тьма», звучит как-то неубедительно. В ужасе - да, легко поверить. Но Тьма ли пред ним отступит?»
Из архивов Ордена Света.
Замок Эврил, «Исследование Легенды о Пламенеющем», отрывок.
Создавали сей труд Посвящённые Лорды Кайл Энрил Сатсел, Мирис Ахрэйниен
и Джерин Рон Крис-Тален, чьей рукою записан он в году 2301 от Озарения.
Замок Эврил, «Исследование Легенды о Пламенеющем», отрывок.
Создавали сей труд Посвящённые Лорды Кайл Энрил Сатсел, Мирис Ахрэйниен
и Джерин Рон Крис-Тален, чьей рукою записан он в году 2301 от Озарения.
среда, 10 февраля 2010
23:32
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 24 октября 2009
НЕОЖИДАННОСТИ В ЛОЙРЕНЕ
Лес жил. Дышал. Говорил со мною... учил. Единственный, кто соглашался меня учить.
Я пел долго - и пело, пело Кружево Чар. Хрупкие, ускользающие, прекрасные мелодии... Всё время рядом - и невыносимо далеко. «Никогда не убежать. Никогда не коснуться».
А потом снова пришла боль, и всё пылало, но я продолжал играть, а он смотрел и смотрел в сердце костра застывшим взором. Что было с ним - сон наяву, когда замираешь между явью и сумасшедшими полуночными грёзами, и всё призрачно, и ярко, и чудесно, и странно? Или это я своим пеньем толкнул его из твёрдого Сумрака в мерцающую зыбкость Кружев... как опять сделал с собой.
Так уже было: я пел, и вдруг мир таял - и вихрь мелодий Чар подхватывал меня и уносил, иногда на много часов, из Сумрака в Кружева. «Восторг, всемогущество, счастье, плыву меж звёзд и сам я звезда в сияющем звонком тумане...» А предвидеть я не умел и о причинах мог лишь гадать: сильное волнение, усталость или голод... или танец лепестков огня, звёздное небо и жутковатое волшебство леса вокруг двоих у костра. И всегда - мой голос. Ну и нелепо звучит: Вэй, весь во власти собственной силы Чар!
На какой же я песне уплыл? Утром спросить у него... ах нет, забыл. Утром-то меня тут уже не будет.
Я привстал на четвереньки и ждал, а боль текла в руки, как вода, и уходила в мох, тепло щекочущий ладони. Да, тело моё куда искусней разума! Оно-то умеет касаться Кружев. Немножечко. Только чтобы не верещать от боли под кнутом... Но это ж разве умение? Всё само делается, а я вроде и ни при чём. Вообще-то Вэй умеют и свои, и чужие хвори исцелять - но то настоящие вейлины Звезды. А я кто? Ни денег на обучение, ни такого таланта, чтоб ради него задаром взяли... «Хватит!» Грустно всё это, и что думать - только до слёз себя доводить. Не быть тебе вейлином, Вил. Бери лучше Лили и уходи.
Но где... я чуть не вскрикнул: в чехле её не было. Куда проклятый мальчишка дел Лили?! И зачем?..
«Мерцанье!» Я прижал ладонь к груди, так громко заколотилось сердце: Лили мирно устроилась под его рукой. Он спал на боку, обнимая мою минелу, как любимую подружку. Трясины Тьмы! А воровать я не умею, из-за глупых идей, которые мама... «О, нет!» Я до крови прикусил губу: за такие мысли о маме! Она хотела, чтоб я не опускался до воровства, - и я пообещал. Она не просила бы обещанья, если б речь не шла о важном. А что важно для неё, с тем и её сын будет считаться, чего бы это ни стоило!
А сейчас это может мне стоить недёшево, если он проснётся. Во рту было сухо. Сердце провалилось в живот и прыгало там противным ледяным комочком. А зачем рисковать? Уйду завтра, от одного дня меня не убудет. И мне бы не торчать тут столбом, а с Рыцаря взять пример: лечь да сны поглядеть. Чем не удачная мысль?.. а родилась-то из страха. Самый обыкновенный страх за целость своей шкуры. Ну и что хуже - страх или дурацкая гордость, толкающая на риск? Тоже Рыцарь нашёлся - отступать, видите ли, не умеет! Забыл своё место, Вил? Запамятовал, что гордость и отвага менестрелям не по карману?
Я решил не быть идиотом и пойти поспать... и, наклонившись, сжал пальцы на грифе. И потянул.
___
... По лбу тёк ледяной пот и щипал глаза. Рыцарь повернулся на спину, широко разбросав руки, по-детски чмокнул губами и улыбнулся. Вил вздрогнул от этой улыбки, как от удара, и вдруг вспомнил весёленькую игру в трактире: ловить ртом монетки, а не поймаешь, с грязного пола ртом и подбирай... после того веселья его в Орден и занесло. Ну и что?! Он-то никого не мучает! И минелу не крадёт, а свою забирает, и нечего было хватать без спросу! И мальчишку не в бирьем логове бросает - вон, спит себе на травке, живой-здоровый! Подумаешь, улыбнулся доверчиво. Во сне как только ни улыбаются. И что ещё там ему снится, этому щенку из Ордена? Может, тот белый круг с двумя столбами!
Зло закусив губу, он отвернулся и бесшумно, как лесной зверь, скользнул в заросли орешника.
- Вил?
Если бы мог, он бы побежал. Он и хотел бежать! А не стоять, как камень, вцепившись в минелу!
- Я её взял, когда ты заснул, - голос Энтиса звучал виновато: - Мне хотелось попробовать... Ты сердишься?
Вил медленно повернулся.
- Я привык, что она рядом. Мне без неё не спится. - Он глотнул. - Не бери её ночью, пожалуйста.
- Конечно, - тихо сказал Энтис. - Прости.
Ох ты, какое несчастное лицо! Вил растерянно нахмурился. «Понял? Нет, тогда бы он разозлился...»
- Ты из-за Лили хотел уйти? - Энтис смотрел, как ждущий наказания ребёнок. - А теперь? Уйдёшь?
«Проклятые трясины Тьмы!»
- Уйти? Среди ночи-то по лесу лазить? Выдумал тоже. Охота руки-ноги в оврагах ломать. Песенка пришла, а сразу не спеть, так позабудешь. Не тут же бренчать да петь, тебе в уши.
Энтис радостно улыбнулся. Вил стиснул зубы. «Трясины, куда бы деться?! Проклятье, проклятье...»
- А мне тоже часто ночами не спалось. Столько звуков вокруг... как паутина, а ты прямо посерёдке.
- Страшно? - вкрадчиво спросил Вил.
- Почти, - серьёзно кивнул Энтис. - Я вставал и шёл к ручью. Знаешь, ночью вода тёплая! Плывёшь, а она переливается - серебром, золотом. Настоящее волшебство!
Интересно! Сказано-то с явным восхищением. А где ж презрение Ордена ко всему «волшебному»?
- Вода за день нагревается. - Он куснул губу. - Энтис... о чём я пел в конце, не помнишь?
Он бросил куртку в траву; не глядя на Рыцаря, пробормотал:
- Садись, что стоишь? - и улёгся боком, щекой на сложенные руки. Энтис присел на краешек куртки.
- Помню. Думаешь, я спал? Я слушал, просто глаза закрыл. Там была девушка с Вершины и юноша, который хотел сделаться Вэй. И шла Война Теней... Грустная история. И в ней много правды. Странно.
- Что странно? - ощетинился Вил. Он пел эту песню?! Ну и ну!
- Странные были законы до Войны Теней. Ну, вот им нельзя было жить вместе, потому что он был сын бедного ткача, а она - знатная леди. Неправильно, если деньги и древний род значат больше, чем любовь. Почему всё так плохо кончилось, Вил? Ведь она решилась с ним убежать, и щенка вылечили, и Властителю Тьмы она не поверила...
- И что ж тебе не нравится?
- Но Кардин же Властителя победил! - взволнованно воскликнул Энтис. - И вейлином стал! И вдруг умер. Если бы в бою погиб, или когда леди Ливиэн из плена спасал... а он умер потом - и напрасно!
- Тебе его жалко? - спросил Вил, внимательно взглядывая ему в лицо.
- Конечно. - Энтис передёрнул плечом: - Но её - больше. Леди Ливиэн. Она ведь жизнь выбрала, да? Или я не понял конца? Она ушла к горным пикам, тонущим в облаках... это жизнь или смерть?
- Это одиночество, Энтис. - Вил помолчал. - Она говорила: каждый поймёт, как подскажет сердце.
- Она? - у Энтиса округлились глаза. - Леди Ливиэн?!
Вил усмехнулся сжатыми губами.
- Моя мама. Это она сочинила.
Он лёг на спину: так было больнее, но теперь он видел бледнеющие в предрассветном небе звёзды.
- Она умела складывать стихи и песни. Она была менестрелем, и отец тоже. Я и родился в гостинице на тракте. Хозяйка добрая попалась: помогала ей, дала лучшую комнату, одёжку мне шила. А её муж сделал заплечную люльку, вроде дорожной сумы, чтоб мама могла носить меня на спине, как поклажу. Мама говорила, та женщина просила её остаться. Петь и играть гостям за еду и платье для нас обоих, а потом выучить меня ремеслу, какое понравится. Хорошая она была. Мы как забредали в те края, всегда сразу к ней шли. А потом она умерла. - Вил вздохнул. - Мама о ней плакала...
- А почему она отказалась остаться? - нерешительно спросил Энтис.
- Из-за отца.
Звёзды расплылись, глаза защипало в уголках. Ни с кем он прежде... Он сглотнул и продолжал:
- Она пела в саду, и вдруг чей-то голос подхватил песню - так они и встретились. Она всегда хотела уйти из дому, повидать новые земли... Я про её семью ничего не знаю, - предупредил он неизбежный вопрос. - И про отца тоже. Она не рассказывала. Даже не знаю, как он умер. Одна монетка мне от него осталась. - Он тронул потускневший медный кружок на груди. - Мама всё шутила, что будет, как в сказках: исполнится мне семнадцать лет, и монетку случайно увидит лорд с Вершины, и окажусь я его внуком. Какой-нибудь непростой человек - придворный, а то и сам король.
- А может, она не шутила? Ты похож на лорда с Вершины.
Менестрель широко раскрыл глаза и звонко расхохотался.
- Ну ты и скажешь! Лорд! Ты просто маму не видел. Сроду бы за леди её не принял. Она тихая была, лёгкая, как одуванчик. И отец всю жизнь по дорогам прошатался. Какая уж тут Вершина! Похож... это в эллине вашем я был на лорда похож, когда меня кнутом лупили?
Энтис вспыхнул и болезненно поморщился.
- Можешь смеяться, но ты куда больше похож на лорда, чем на менестреля! Правда, - признал он, - я никогда не видел менестрелей, кроме тебя. Ох, я тебя, случайно, не обидел?
Вил тряхнул головой и торопливо заговорил, убегая и прячась в слова, как дикий зверёк в чащу:
- Когда отец умер, мама решила вырастить его сына лучшим менестрелем в Тефриане. Потому она и ушла из той гостиницы. Она говорила, у меня лицо и голос совсем как у отца... Это он Лили сделал. Для мамы. Сам-то он больше любил флейты. Не для денег, а так, для весёлой дороги.
- А я тоже немножко умею на флейте, меня один конюх выучил. А папа... - Энтис нахмурился. - Он часто играл на клавесине. Только мне не нравилось его слушать.
- Почему? - мягко спросил Вил.
- От его музыки мне хотелось кричать. - Энтис тяжело вздохнул. - Клавесин рыдал под его руками. Стонал в смертной муке. Отец... был весёлый, часто смеялся и шутил... до пожара. Но и тогда не играл ничего, кроме мелодий боли и отчаяния. Я не мог их выносить. Сразу убегал.
Вил дрожал от утренней прохлады; рубашка стала влажной от росы, и раны на спине заныли. Энтис молча встал, принёс свой белый плащ и бросил ему на плечи. Вил замер на несколько секунд, а потом придвинулся вплотную к присевшему рядом мальчику и неловко накинул на него край плаща. Рыцарь признательно улыбнулся, прижался к нему и старательно укутал их обоих тёплой тканью.
- Я вырежу тебе флейту, хочешь? Я умею.
- Спасибо, - шепнул Энтис.
- А Лили ты бери, только не ночью. А днём - пожалуйста. Мне не жалко.
- Я всё равно играть не умею. Только струны тебе порчу, дёргаю их без толку. Лучше не надо.
Вилу было тепло... и так странно и хорошо - ожидать рассвета плечом к плечу под одним плащом...
- Я могу научить. Дело нехитрое. На флейте ещё и потруднее.
- Она же память... и вообще она тебе друг. Нельзя, чтобы её касались чужие руки.
- Если бы твои руки её вовремя не коснулись, нас с нею уже бы и не было.
- Почему? - Энтис озадаченно нахмурился: - Даже если б я не поймал Лили, ты-то остался бы жив!
«Едва что-то началось, и я снова всё испортил!» Вил закрыл глаза. Те звуки. «Свист кнута. И вязкое чавканье - удар. И скрип зубов, я думал, они раскрошатся во рту...»
- Остался б, точно. До первой речки.
Рыцарь помолчал. Потом тревожно спросил:
- Надеюсь, ты снова шутишь? Тебе ведь не нравятся те, кто выбирает такой путь. Ты сам говорил.
«А ты всегда говоришь именно то, что думаешь?»
- Знаешь, - медленно произнёс Вил, - я себе тоже не очень-то нравлюсь. Без Лили я не стал бы жить.
- Но тогда ты отказался бы от того, во что веришь. Это почти как солгать.
- Я умею лгать.
«Никудышный ты обманщик, Вил. В речах твоих вызова не больше, чем в писке мыши у кошки в когтях. Ты ещё прощенья у него попроси! Вот тебе и вызов. Вот тебе и игра в независимого и дерзкого...»
- Я понимаю, - промолвил Энтис тихо и напряжённо. - Тебе надо уметь, да? Если тебе в песнях и рассказах приходится изображать других людей, показывать чувства, которые вовсе не твои?
- Врать, - беспощадно подсказал Вил. - Притворяться.
Энтис поморщился.
- Я менестрель. Ты ведь знал.
- Неважно. Ты мой друг, а с друзьями не притворяются.
Да, Вил мог с полным правом гордиться своим самообладанием: мир встал на дыбы и перевернулся, а он даже не вздрогнул. Сидел под тёплым плащом, обхватив колени руками, ровно дышал и ничем не выдавал бури, бушующей в сердце. Он даже сохранил способность думать... то есть, он очень надеялся.
- Это был чудесный вечер, - сказал Энтис. - Сон, сбывшийся наяву. Лес, костёр, звёзды и твой голос. Я забыл обо всём, когда ты пел ту балладу. Кто мы и где - всё ушло. Я видел Кардина, и Ливиэн, и её жестокого отца, и Властителя Тьмы, и даже щенка, и я... я словно был там. В песне. Был одним из них.
«Я был прав, я утонул в переливах Чар и утащил его следом. Но почему он уплыл так легко? Не будь он Рыцарем, я был бы уверен, что и его слух ловит мелодии Кружев. И он... проклятье, он чувствует, как я! И он назвал меня другом. Трясины Тьмы, что мне делать с ним, что?!»
- Кто же ты был? - без улыбки поинтересовался Вил. - Кардин, наверное? Или сьер Нэвис?
- Н-нет. - Энтис принуждённо усмехнулся, краснея: - Леди Ливиэн. Смешно, да?
Вилу смешно не было. Скорее уж, ему становилось немножечко страшно. «Она... моя мама - и он?!»
- Ничего тут смешного нет! - почти грубо отрезал он. - И ты человек, и она. И она умела сражаться, и смелая была... и потом, у неё тоже было что-то вроде заповедей. И она бы умерла, но не предала их.
- Оттого Властитель её и не победил, - серьёзно согласился Энтис. - Я сперва думал: странно, с чего бы мужчине делаться девушкой во сне? Но наши души очень похожи. Поэтому я и понимал её. Верно?
- Ну... - у Вила вдруг сел голос. - Вроде того.
- Ох, ты устал, да? Ты мне пел полночи, а я и отдохнуть не даю! - Рыцарь склонил голову, полным раскаяния взором заглядывая Вилу в лицо: - Извини. Должно быть, надоел я тебе ужасно? Вил, ты только ещё одно скажи, и я сразу отстану, честное слово! Почему твоя мама так завершила балладу? Зачем она убила Кардина и оставила Ливиэн с разбитым сердцем? Она их не любила?
«Как много глубоких струн задевают твои вопросы! Вот и я когда-то... и те же слова!»
- Не потому. Если песня живая, в ней всегда часть тебя. Мама после смерти отца её закончила. - Он помедлил. - Маленьким я был, она её пела. Не людям, так... идём, и поёт тихонько. Я слов не разбирал, а музыку запомнил. Потом начали вместе выступать, а той песни всё нет и нет. Как-то я мотив напел и жду, что будет. А она так посмотрела... я даже испугался. А тут она запела. - Вил бросал отрывистые фразы, не глядя на мальчика из Ордена, разделившего с ним плащ и воспоминания. - Мама и отец, они очень любили друг друга. Отец умер, и Кардин умер вместе с ним. Она её никому не пела, кроме меня. И я сегодня... первый раз. Когда не один. С тех пор, как мамы не стало. - Он уже и не пытался заставить голос не дрожать. - Тебе приятно петь. Ты хорошо слушаешь. Ты умеешь понимать... - он нахмурился и сдержанно договорил: - Я рад, что она тебе понравилась. Могу потом ещё спеть, как захочешь.
- При звёздах, - вздохнул Энтис, свернулся клубочком на его куртке и закрыл глаза. Вил, лишённый существенной части своей постели, постоял над ним, едва не стуча зубами от предрассветного холода, потом прошёлся по мокрой траве, взял в охапку дорожный мешок, вышитую серебром куртку и прочие рыцарские одёжки, свалил под бок их обладателю - и ещё минут пять медлил, прежде чем лечь тоже.
«Я окончательно спятил, думал Вил. Что я делаю? А он что со мной сделает, когда проснётся?!» Он зябко вздрогнул и осторожно потянул на себя край широкого белого плаща. Дальше как-то получилось, что он прижался к спине Энтиса плечом... «Если и существует способ более надёжно влезть к человеку в постель, то я его не знаю», - с мрачной усмешкой подвёл он итог и закрыл глаза.
Впервые за всё время, проведённое на этой полянке в Лойренском лесу, в его снах не было эллина.
Он отключил монитор и удовлетворённо улыбнулся своему отражению в тёмном стекле. Поистине, лучшее творение этого мира! Так легко следить и направлять, не проделывая утомительных фокусов с сознанием, не глотая опасных напитков. И никакого риска. Обычный фан-мод, развлечение. Тысячи людей любят компьютерные игры. Только такой же, как он, мог бы понять. Но таких, как он, здесь нет.
А она, его мишень и главное оружие в предстоящем сражении... какой азартный игрок! Подлинный воин по природе - дерзкий, решительный, несгибаемый. Холодный разум и страстное сердце - именно то, что ему необходимо! Ни разу не разочаровала его, не сделала неверный шаг - всегда блистательная, всегда победитель. И непредсказуемая. По его лицу прошла тень. Непредсказуемая до сих пор. Взять последнюю игру - ведь у неё просто не могло быть ни малейших подозрений! Он её друг, он спасал ей жизнь, и не раз, - она должна бы полностью ему доверять. А чем она занималась сегодня? Крохотные, далеко не сразу замеченные им, на редкость искусные ловушки - вот цена её доверия! Если в жизни она не менее проницательна, чем в мире фан-мода... отлично, он предупреждён. А в итоге эта её черта (как и все её черты) будет работать на него. Она ключ к победе - и ключ почти у него в руках!
Он отвернулся от кома и встал, привычно подавив соблазн покрутиться на кресле, как на карусели. Эта игра никак не сочеталась с ролью, которую играл он сейчас, и ещё меньше - с тем, чем намеревался он стать; но комы, погружение в мир фан-мода - всё это пробуждало в нём мальчишку, поражённого и беспредельно счастливого, каким он когда-то впервые сидел перед монитором. Он потянулся, разминая затёкшие после ночи у кома мышцы. Того мальчика давным-давно нет... и хорошо - он был слишком беспомощным, слишком наивным. Порывистый, не умеющий выжидать, по-детски прямолинейный. Невелика потеря. А теперь - теперь он сделал себя тем, кто способен пройти по волоску над бездной, пройти и достичь заветной цели. Только цель в нём и осталась от того юноши. Только её и требовалось оставить. Цель, да вот ещё привычка забавляться с крутящимся креслом...
Он сменил одежду: всю, от нижнего белья до куртки и брюк. Затем взял со стола плоскую бутылку с рубиновой жидкостью и заботливо упрятал во внутренний карман куртки. А через несколько секунд он стоял в другой комнате - тоже знакомой до мелочей, но совсем, совсем иной. Для начала, тут не было кома... ну, возразил он себе, зато рама его любимой картины - закат в дикой летней степи - целиком выточена из алого рубина, а на полотне поблёскивают нанесённые поверх масла рубиновые искорки. Там такая картина стоила бы целого состояния, и вряд ли он мог бы держать её в рабочем кабинете, не вызвав нежелательного внимания к своей персоне. А тут - она преспокойно висит на стене, и ничего, кроме восхищения (или зависти - у тех, кто и впрямь понимает толк в искусстве) не вызывает. И в том, и в другом образе жизни есть свои преимущества. Особенно (он сдержанно усмехнулся) - если в твоём распоряжении они оба. Он вынул драгоценную бутылку, наполнил бокал на треть и, выпив залпом, лёг на кушетку. Первая жертва в порядке и полностью подготовлена. Пора приглядеть за второй.
Лето, как всегда, обрушилось на Тефриан в единый миг, решительным натиском горячего безветрия и синих звёздных ночей. Его вечный кошмар: он с детства плохо переносил жару, и сейчас валялся бы на смятой постели, обнажённый, обессиленный и ко всему безразличный, тоскливо глядя в потолок. Или ушёл бы в самый глубокий и пыльный подвал Замка и бесцельно бродил там, собирая паутину на волосы и одежду, меж огромных коробов, хранящих древние пергаменты, не раз уже переписанные для библиотеки. К исходу первой недели он кое-как привыкал к утомительной жаре, но и тогда сил хватало только на танцы с мечом и вялые полуночные верховые прогулки (вместо прежних бешеных скачек во весь опор) - Кусаку зной донимал не меньше, чем его, лошадка делалась капризной и ленивой.
Так было из года в год. Но сейчас - нет. Изменился ход времени, порядок вещей или он сам? Он не стонал от головной боли ночами и не ползал весь день, как муха в меду, - он жил, жил, чувствовал себя живым и счастливым! Энтис восхищался чудом... и почти не сомневался, что причиной чуда был Вил.
Вил пел ему ночи напролёт. Минела под искусными пальцами ликовала, рыдала, обнимала его душу и уносила ввысь, к звёздам, в Мерцание... Он задыхался и кусал губы, чтобы не кричать - от боли или восторга, не понимал, и сердце замирало, а рассудок шатался и тонул в туманном, нежном, запредельно прекрасном безумии. Вил толкнул его в мир звёздного света, ночных причудливых теней и загадочных звуков - дитя леса, посвящённый в его дикое волшебство; и он нырял в этот мир с головой, растворялся в нём, опьянённый, околдованный. Вил - словно гладкий камушек-янтарь на языке. «Вил. Мой друг».
Осколок песни замер в воздухе, тонким кинжалом резнув его по лицу. Глаза Вила странно блеснули:
- Что с тобой?
- Я не знаю, - растерянно прошептал Энтис. - Ничего... Играй, играй же!
- Дай мне отдохнуть. - Он отложил минелу и лёг, закинув руки за голову. - Тебе не нравится лето?
- Отчего ты решил?
- Не знаю. Мне показалось.
- Не нравилось. В Замке. Там летом тяжело.
«Там нет тебя. Нет лесных тайн и твоего голоса...»
- А мне хорошо, когда тепло. Зимой хуже. А холодной зимой и вовсе... - Вил поморщился и вздохнул.
- Вил, - Энтис потянул из мешка рукав жёлтой полотняной рубашки: - я хотел тебе... - на друга он не глядел; щёки пылали, - в подарок или за песни, как хочешь. Это очень мало, я знаю! Я тебя не обидел?
- Нет, - голос Вила звучал удивлённо. - Что тут обидного? Моя уж совсем рваная. - Он приподнялся, опираясь на локоть. - А откуда? Неужели с собою из Замка принёс?
«…и разорву в клочки, как только исчезну с твоих глаз! Да скорее я умру, чем возьму подачку Ордена!»
- Из Замка я не взял ничего, кроме тебя и твоей минелы. - Энтис чувствовал себя слегка пьяным и удивительно свободным; слова скользили легко и непринуждённо. - И меч. А плащ не мой, Мейджис мне свой отдал. Рыцарь должен вступать на Путь Круга налегке. Хорошо получилось. По-настоящему.
- А котелок и ложки? - Вил прикусил травинку. - И кружки? И мешок? Налегке!
Энтис рассмеялся.
- Что я, повар, ложки с собой таскать? - он фыркнул от смеха. - Я вышел на дорогу, а там торговец в Замок ехал, мы в тот день его и ждали. Вот я у него всё и взял - посуду, рубашку, ещё разные мелочи.
- Взял? - хмыкнул Вил. - Ах, да. И денег он не спросил?
- Деньги? У Рыцаря на Пути? Ну, ты скажешь! А нож он мне даже лучше дал, чем я хотел. Такой славный человек оказался! И с вопросами не лез, и так охотно помог.
- Само собой, - пробормотал Вил. «Ещё бы не охотно. Откажи-ка Рыцарю! Бедняга».
Разговор угас. Вил вроде задремал, но Энтис, глянув на него, заметил блеск глаз: Вил не спал, Вил смотрел в небо. Потом запела Лили - тихо, призрачно, нежно. Энтис лежал и слушал, и видел отца... и мать, красавицу из сказки, в дымчатых шелках и искрах топазов... он отвернулся и беззвучно заплакал. Пять лет он не позволял себе плакать о них, так давно их нет, а ему всё кажется - это случилось вчера... Минела горестно стонала. Энтис вдруг вспомнил, что друг потерял мать всего два года назад, привстал и нашарил в мешке флейту, подарок Вила. Он ни разу ещё не играл: слишком крохотным было его уменье рядом с ослепительным, как молния, талантом Вила Тиина. Но сейчас - можно.
Вначале Вил оставил минелу; потом подыграл. Энтис сбился и, краснея, опустил флейту на колени.
- Извини, - Вил улыбнулся. - Мелодия красивая, руки сами потянулись. А неплохо у тебя выходит.
Энтис просиял. «Глаза у него, как звёзды...» Вил колебался. «Прямо хоть на ромашке гадай! А, ладно...»
- Через неделю выйду на тракт, - он зевнул. - И сверну к реке. В деревнях летом скучно - выгодное дело. И всё лето пересижу в теньке у воды, в одуревших от жары деревушках, где я буду единственным развлечением, кроме ловли сонных мух и подглядывания за купающимися девчонками. А к осени буду в столице. Там живёт один старик, он делает лучшие в Тефриане минелы. И отца он учил. Надо у него запасных струн взять. А в столице есть осенний праздник - День Кораблей. Тогда на Яджанне с водой чудеса творятся: и цвет она меняет, и вверх плещется, и узоры из капелек складываются. На первом корабле король плывёт, а с Кружевами сам Верховный Магистр играет! Представь, ветер все корабли против течения погонит - и королевский, и любую лодчонку с тряпкой на мачте. Если не зевать, можно вверх по реке прокатиться, с королём заодно! А музыки будет! - он выразительно присвистнул. - В праздник всем плясать хочется, веселиться, пока кошельки не опустеют. Мама говорила, они с отцом были как-то на Дне Кораблей - и ушли богачами, и натанцевались досыта. Мы туда и шли, когда она...
Он осёкся и разразился таким хриплым кашлем, что Энтис в испуге подскочил:
- Ох, что с тобой?!
- Пылинка, наверное. - Вил хихикнул: - А кролик здорово испугался!
- Кролик? - озадачился Энтис.
- Ну, кролик... - Проболтался, трепач несчастный! А если он поймёт?! - Он в кустах сидел. Разве не слышал, как лапки по земле топотали? Да он так шумел, словно не кролик, а целый олень удирает!
- Я не слышал, - огорчённо вздохнул Энтис. - У тебя слух особенный, вот ты и поёшь так чудесно.
- Ерунда, слух и у тебя не хуже. Просто я часто в лесу ночую. Тут не только кроликов, а и букашек всяких слышать научишься, как они в траве бегают! А на Яджанне летом хорошо. Тут берег пологий, ровненько к воде спускается; а на той стороне он высокий, отвесный. И сплошь серебряные ивы - вроде стражей над Яджанной. Ягод - просто не поверишь: ложись под куст да рот открывай, и вмиг столько насыплется, сжевать не успеешь! Ещё там растёт травка, тёмник, так из неё вкусная штука получается, вроде сидра: надо кипятком заварить, потом время точно выдержать и остудить. И долго-долго можно во фляге хранить, она на жаре не портится. Это старуха одна отца научила. Перед смертью рассказала. Может, никто и не знает теперь, кроме меня. Травники свои тайны строго хранят, только детям отдают; редко бывает, чтоб к кому чужому семейный секрет ушёл. Видно, отец что-то очень важное для неё сделал. А может, детей не было, или поругалась с ними, а он ей приглянулся. А что такое Путь Круга?
Энтис моргнул от неожиданности: какое отношение имеет Путь Круга к Яджанне и напитку из трав? Впрочем, такие причудливые извивы в течении мыслей свойственны Вилу...
- Вообще-то, Путь Круга для Посвящённых, - он чуть покраснел. - Но я сразу понял - это именно он. Рыцарь узнаёт о Пути, когда ощущает... влечение, жажду... и он уходит за Черту. И не вернётся, пока не завершится некий круг - на дорогах или в сердце. Путь Круга у всех разный, и длится иногда год, а то и несколько лет. А после него можно пройти Посвящение Меча. И стать Лордом Внешнего Круга.
- А ты какое посвящение пропустил?
- Первое, - усмехнулся Энтис. - Для детишек, которым хочется звать себя мужчинами. Посвящение Пути. Если пройдёшь, здесь, - он тронул запястье левой руки, - иглами рисуют узор. Говорят, никто не знает заранее, каким он будет, и в нём скрыт путь твой в Сумраке, от рожденья до последнего вздоха. У Кера наверняка вышло что-то бурное и стремительное! Он всегда любил всякие безрассудства и рывки.
- А ты не любишь безрассудных поступков и рывков?
- Нет. - Энтис поморщился. - Если рвёшься, не глядя, слишком легко кого-то растоптать случайно.
- А как же Путь Круга?
«…и твой прыжок ко мне, и твоё Посвящение?!»
Юный Рыцарь задумчиво пожал плечами:
- Я люблю скакать очень быстро. Так, что всё сливается, и ветер бьёт в лицо, и обжигает, и свистит в ушах... словно летишь. Но я не налетаю на барьеры с закрытыми глазами. И не отпускаю поводьев.
- Никогда? - тихо спросил Вил, опуская ресницы.
Энтис покатал в ладонях флейту.
- Когда Лили падала, и я будто падал на всём скаку. То был рывок, но не безрассудный. Ни секунды.
- Тогда я ничем не обязан тебе, - помолчав, сказал Вил в сторону, в пушистые венчики цветов.
- Конечно. А разве я говорил о долгах?
- Я бы научил тебя играть на минеле. - Вил намотал на палец травинку. - Но мне надо успеть к реке до самой жарищи. Или она поймает меня на дороге среди травы - ни тени, ни воды поблизости.
- Понятно. - Энтис кивнул. - А ты уверен, что тебе не рано пускаться в путь?
- Я тебе кто, сьерина с Вершины? - хмыкнул Вил. - Я бы и вчера мог уйти. Я ж привык ко многому. И топать весь день, и потом петь всю ночь, и утром снова идти и отдыхать в дороге... Я же менестрель.
«Мерцанье, ну и дурень ты, Вил! На кой чёрт тебе сдалось его убеждать?! Расхвастался, слушать тошно! Что дальше? Какую ещё приманку ты ему подбросишь?»
- Не веришь? - с вызовом бросил он, глядя на Энтиса в упор. Тот удивлённо поднял брови:
- Я тебя вижу. Я давно понял, ты намного сильнее, чем кажется. - Он ленивым движением потянулся и серьёзно добавил: - И я тоже. Я только спать на ходу не умею. Давай отдохнём, а потом пойдём?
- Я не стану то и дело задерживаться из-за тебя, - сухо предупредил Вил. «А это и впрямь дерзость. Здорово рискуешь, малыш!» Но Энтис не рассердился и не осадил его. Кротко кивнул:
- Тебе не придётся. - И сладко зевнул, ложась: - Спокойной ночи, Вил.
- Спокойного утра! - нервно усмехнулся он. - Эй... а вдруг мы на День Кораблей не успеем? Я ведь буду всюду петь по дороге. Струны стоят дорого.
- Неважно, - пробормотал Энтис, не открывая глаз. - Зато Путь с тобой и Лили, и жара не в Замке. И река. Так хорошо! Главное, на Пути вдвоём... - и угасающий голос сменился ровным сонным дыханьем.
Вил лежал с ним рядом и не мог спать: мысли просто не помещались в голове, носились там, норовя с разлёту пробиться наружу... Воспоминания и планы. Прошлое и будущее. В настоящем он, похоже, совсем спятил: вместо того, чтоб мирно распрощаться с опасным своим спасителем, потратил кучу времени и слов, соблазняя его вместе идти в столицу. Ловил простодушного мальчика, как окуня на червяка, - речами, голосом, взглядом. Всё лето и кусочек осени - с Рыцарем! Что это, как не безумие?!
А может, у него и не было выбора? И его усилия увлечь Энтиса за собою - лишь попытка сохранить видимость свободы, отдать прежде, чем отнимут силой? Путь Круга... Энтис всё равно намеревался воротиться в Замок не раньше, чем завершит его. А кто может помешать Рыцарю в выборе дороги и попутчика? Уж точно, не какой-то несчастный менестрель, едва способный ноги передвигать после... Вил сжал кулаки, больно впившись ногтями в ладони. Ну конечно, у него нет выбора! И не было - с того проклятого момента, как его занесло за Черту! «Но тогда почему, почему же я так... счастлив?»
пятница, 23 октября 2009
ДВОЕ В НАЧАЛЕ ПУТИ
«Доверие. Вот маме я доверял. И она ушла, бросив меня на съедение этому миру - прямо как в зубы семейке голодных биров. И зубы с тех пор трудятся без устали: старательно пережёвывают то, что от меня оставила её смерть. А есть ли там, что жевать? Камень, в который обратилось моё сердце? Бедные зубы, эдак суждено им сломаться, одному за другим, и всё без пользы: мёртвым камнем не наешься!
Доверие... Совсем надо спятить, чтоб Рыцарю доверять! А Рыцарь, который доверяет такому, как я? Вот кто действительно спятил! Думает, я покорно стану дожидаться расплаты за его «доброту»? Боги, кем он меня считает?! Или уверен, будто весь мир по их рыцарским законам живёт? Рыцари! Лгут, как и все люди. Только, похоже, сами себе. А я лгу другим. Интересно, это лучше или хуже?
Ах, мама, мама, как ты могла так поступить со мной?! Я любил тебя, мама, Лили... тебя одну! А ты, выходит, тоже мне лгала. Ни словечка о болезни своей не сказала. Я учил бы все слова твои наизусть, я задал бы тысячу вопросов... нет, я смотрел бы на тебя, мама. Не утомлял бы тебя глупой болтовнёй - только смотрел бы и слушал твой голос. Берёг бы каждый миг с тобой, как бесценное сокровище. А ты позволяла мне часами бродить одному, и даже в тот последний день... Ты лгала мне, мама, потому что я ребёнок, да? Мы отлично сыграли в твою игру - я ребёнок, а ты не умираешь!»
Даже от ручья, звенящего о камни, слышался голос минелы. Не смолкает с рассвета, а сейчас уже полдень. Как струны не ранят его пальцев? А может, он и причиняет себе боль? Энтис вздохнул. Нет, боль его не остановит, если уж решил играть. Какой странный, сложный, невероятно гордый характер!
Если бы Энтиса Крис-Талена спросили, почему определение «упрямый глупыш» вдруг заменилось многозначительным «гордый», он вряд ли сумел бы отыскать ответ.
Вил молчал. Третий день открывал рот лишь для того, чтобы напиться (ел он редко и очень мало), и ещё для пения. Да и то не настоящего: он тихонько мурлыкал что-то, склонясь над минелой, и если там и были слова, они совершенно тонули в музыке. Но голос Вила, даже такой призрачный, был приятным добавлением к игре. Энтис попробовал перенести свои повседневные хлопоты поближе к музыканту, надеясь разобрать слова песен, но успеха не достиг: то ли его манёвры были замечены, то ли Вил устал петь, но он замолчал; остались только звуки минелы. Энтис не усмотрел тут дерзости и не обиделся, но почему-то загрустил. Быть может, именно под эту грусть в обрамлении нежных мелодий, льющихся со струн Лили, и потекли по новому руслу его мысли о спасённом им человеческом существе?
Существо не было грубым, не казалось глупым или неотёсанным. Напротив. Странно, но весь облик бродяжки-менестреля прямо-таки дышал утончённостью. Но внешность обманчива - а что внутри?
Сам Энтис с детства знал, что красив, но не придавал этому особого значения. Заботиться стоит о сердце, характере и знаниях, гибкости и сноровке ума и тела. И в последнюю очередь - о том, какое лицо ты видишь в зеркале. Ну да, потом это пригодится: какой-то девушке будет приятно смотреть на него, целовать и заниматься с ним тем, от чего у мужчин появляются дети. Но девушки - они ж когда ещё будут! А чаще от красоты ни толку, ни радости. Да и может ли доставлять радость нечто, тобою не заслуженное и от тебя почти не зависящее? Зато неприятности - ещё как. В детстве золотые локоны и большие серые глаза стоили ему не одной ночи горьких слёз, надёжно упрятанных под подушку: ну где сказано, что если лицом кто-то здорово смахивает на хорошенькую куколку, то и весь он вроде куклы - робкое, беспомощное, изнеженное создание, прямо созданное для насмешек?! Ни беспомощным, ни робким он отродясь не был, и доказать ошибочность такого мнения ему удалось очень быстро. Но вот способ «переубеждения» его в восторг не приводил. А пришлось. Из-за окаянной кукольной мордашки. А он-то тут при чём?! Не сам же он заранее так подгадал - родиться сыном вполне симпатичного отца и потрясающей, редкостной красавицы-матери. Могло бы быть и совсем другое лицо. Запросто.
___
Куда сложней решалась задача под названием «Вил». Совсем не решалась! Чем дольше я смотрел на Вила - тем больше загадок. Весь Вил, целиком, вместе со своей ненаглядной минелой Лили, был одной большущей загадкой! А ведь на первый взгляд всё просто: кому и идти в менестрели, как не такому вот хрупкому ребёнку с тонкими пальцами, ни для какой работы, кроме дёрганья струн, не пригодными?
«Он играет больше шести часов. Он сказал: я буду играть, пока не сотру пальцы до кости». Давиат! Я ничего не знаю о людях из-за Черты! Как мне проверить, чтобы не задеть его гордость? А если он не шутил? Неужели мне снова придётся бить его, чтобы вытрясти хоть крупицу здравого смысла?!
«Менестрели - лживые ничтожные бездельники». И он такой? Беспомощный и безрассудный - да, возможно. Но не ничтожный. Отчего я уверен? Откуда у меня взялось ощущение, что его внешность в точности соответствует сути, и за красивым лицом скрывается утончённая, возвышенная душа?
Ну почему он так смотрит?! Будто я какая-то мелочь, не заслуживающая внимания. Неинтересный пустячок. Отчуждённо, высокомерно... пренебрежительно. И это высокомерие - тоже часть его души?
... Наконец он не выдержал: вскочил и с упрямо сжатыми губами направился к Вилу. Тот соизволил поднять голову не раньше, чем на корпус минелы упала тень. Ещё одну любезность - заговорить - он явно считал излишней. А Энтис терпеть не мог первым вступать в разговоры! «Жалко, здесь нет Кера! Вот кому легко подойти, и болтать о чём угодно, и задавать вопросы...»
- Ты долго играешь, - осторожно начал он. Чёрные глаза пристально сверкнули ему в лицо и тут же скромно прикрылись длинными ресницами.
- Я мешаю? Если не хочешь, я больше не стану.
«Странно. Бессмысленно! Разве у меня есть право распоряжаться чужим временем и желаниями?»
- Если бы мне не нравилась музыка, я бы ушёл, - в замешательстве сказал он.
- Ты вернулся бы в свой Замок, если бы тебе не понравилось, как я играю?
- Что ты! - Энтис засмеялся, тут же оборвал смех и серьёзно заверил: - Конечно, нет. Я буду с тобой, пока не поправишься. Я имел в виду, если бы музыка была не по душе мне, я сходил бы к ручью, или на охоту, или... ну, куда-нибудь. Лес большой... Вил, - вырвалось у него, - почему ты так смотришь?
- Как? - спросил Вил, глядя на него в упор. Энтис смущённо уставился в траву.
- Проще запретить мне играть, - проронил бархатный голос, - чем убегать.
Энтис взволнованно покачал головой:
- Минела твоя, как я могу запрещать? И я люблю музыку, а ты хорошо играешь, очень хорошо!
- Спасибо. А мне показалось, ты чем-то недоволен. Ты с таким мрачным видом ко мне двинулся.
«А я чуть в обморок не грохнулся с перепугу. Настало моё время, вот что я подумал. А знаешь, что я думаю теперь? Всё ещё впереди. Какого чёрта ты подошёл?! Не о музыке же собирался поболтать!»
- Извини, - густо залился краской Энтис. - Я не хотел... Собственно, я... меня волновали твои руки.
- Руки? - искренне озадачился Вил, быстро глянул на них и вновь на Рыцаря: - А что с ними не так?
- Я боялся... ты говорил, что будешь играть для меня, пока не сотрёшь пальцы, но ты не должен...
Нет, Вил явно не желает ему помогать! Молчит и смотрит своими загадочными глазами!
- Мне этого не надо, - упавшим голосом закончил он.
Менестрель касался струн легко и нежно, словно ласкал зверюшку.
- Сам же сказал - музыку любишь.
- Да, но... Мне неприятно, если кому-то больно.
- Мне не больно, - жёстко отрезал Вил. - По-твоему, я сумасшедший? С чего мне такое вытворять?
Энтис не знал, куда деть глаза, и проклинал тот миг, когда решился ввязаться в этот дикий разговор.
- Вначале ты всё пытался встать, - пробормотал он, - когда надо было лежать. Словно не понимал.
Вил рассмеялся, опрокидывая все его представления об обидных словах и людях из-за Черты.
- Я и не понимал. От иного сна и дёрнешься, и закричишь. Ты думал, я играл тоже вроде как во сне?
- Ты не кричал, - уточнил Энтис. - Нет, не думал, ты ведь не спал. Но так долго... а ты обещал мне...
- Гляди. - Вил вытянул руки ладонями вверх. - Я не обещал, я пошутил. И вовсе не долго, я и целый день умею. - Он издал недобрый колючий смешок: - А если бы струны правда поранили мне пальцы?
- Тогда, - тихо сказал Энтис, - у меня появились бы основания просить тебя перестать.
Вил просвистел несколько сложных переливчатых нот.
- Просьбы, знаешь, не всегда выполняют. - Он снова посвистел. - Можно забрать минелу. А можно пару раз дать как следует, тоже хорошо помогает.
Энтис сжал зубы. Ни разу он не попадал в такие неприятные истории! Даже когда забыл расседлать Кусаку, и когда в десять лет принёс на танец стальной меч... «Вина уходит с искуплением». А где ему взять искупление сейчас?! Давиат, уж лучше уйти из конюшни, не расседлав взмокшую лошадь! «Ни от какого несчастного ремня мне так не хотелось плакать, как от его взгляда. Что происходит со мной?»
- У тебя открывались раны. - Он с трудом отрывал слова от языка. - Я объяснял, просил, но ты всё равно... Ты сам сказал - не понимал. Я был вынужден тебя ударить, но я не хотел, и это не было легко.
- Ясно. - На лице Вила можно было прочесть не больше, чем на пустой странице. - Ну, извини.
Энтис кивнул. Волосы растрепались, и он этому радовался: хоть за ними можно спрятаться.
- Мне играть? Или хочешь побыть в тишине?
- В тишине? - Энтис поднял голову, радуясь возможности сменить тему. - Её тут никогда не бывает, даже без музыки. А может, ты со мной ещё поговоришь? Тут много интересного, и не то чтоб я скучал, но... ты молчишь, и я словно совсем один. Я и деревья, а они... ну, другие. Далёкие. И всё в лесу живёт по их законам. А мы чужие. Нас терпят, пока не нарушим законов, но мы же их не знаем! Вообще-то я привык к молчанию и одиночеству, но быть одному здесь или в библиотеке - это совершенно разное.
Он подумал, что до неприличия много болтает. Но Вил вроде бы слушает, и сам же задал вопрос...
- Мне иногда казалось, что и ты часть леса. Часть этого чужого мира. Говоришь с ними, и пел ты для них, - он взглянул на кроны огромных вязов, - и они к тебе ближе, чем я. Странное чувство... правда?
Вил склонил голову, задумчиво рассматривая его лицо.
- Он живой, верно. Мы чужие, но не враги, пока не очень убиваем. Вот тебе и закон.
- Не убивать? - оживился Энтис. - Даже лес следует Заповедям! Когда-нибудь и все люди их примут.
Вил усмехнулся.
- Не убивать лишнее и не убивать совсем - большая разница. В лесу все убивают, и мы ведь тоже убиваем и едим: рыбу, зверей, растения. Чтобы выжить. Люди другие, им всегда мало необходимого. Поэтому их много, а лесов всё меньше. Видишь, он умеет нас терпеть. Принимает и многое дарит. А люди никогда не терпят. Если им кто мешает - не уймутся, пока не выбросят. И чёрта с два они что-то подарят просто так! Всё только для себя, для своих резонов. Лес щедрый, Энтис. А люди расчётливые и жадные. Не нужны им ваши Заповеди. Людям свойственно убивать, и никакой Орден этого не изменит.
Он заметил взмах, но не отдёрнулся, не пытался закрыть лицо. Щека горела. В голове мерно стучали по наковальне крохотные молоточки. «Похоже, я и правда болен, - отрешённо думал он, сквозь влажную пелену глядя на Рыцаря, - лучше бы он не делал так снова, я потеряю сознание, если он ударит снова... Я должен понять, надо ли мне заплакать... поскорее, или это выйдет независимо от моих желаний».
- Всех в мире людей ты не знаешь! - Энтис пылал от негодования. - И смеешь такое о них говорить?!
«Вил, ты идиот, каких Сумрак не видывал. Если он сделает это ещё раз, ещё десять раз, можешь сказать себе спасибо, ты заслужил. С кем ты тут растрепался, мальчик? Трясины Тьмы, какой же я дурак. Только оттого, что он понял, чем были мои песни, чем был я сам... Дурак, дурак, дурак!»
- Извини. - Он опустил глаза и сделал свой голос очень виноватым. - Я не хотел никого обидеть.
- Так думай перед тем, как болтать! Видишь, к чему приводят необдуманные слова? Он не хотел!
- Вижу, - покаянно вздохнул Вил. - Пожалуйста, не сердись. - И вкрадчиво предложил: - Хочешь, я спою по-настоящему, со словами? Если тебе не надоел я с моей минелой до смерти...
- Как музыка может надоесть! - Энтис рассмеялся. Вил растерянно думал, как же вести себя с тем, чьё настроение меняется столь стремительно, и сумеет ли он угадать, когда оно сменится вновь.
- А ты не устал? Вид у тебя не совсем здоровый. Тебе не петь, а отдохнуть сейчас надо.
Серые глаза смотрели на Вила с надеждой ребёнка, заметившего лакомство в руках матери:
- Мы ведь поговорим ещё? Ты не умолкнешь снова? Особенно вечером. Споёшь мне вечером, Вил? Я разведу огонь. Ты любишь смотреть на огонь во тьме?
- Да, очень, - пробормотал совершенно сбитый с толку Вил. И неожиданно для себя вдруг спросил: - А что ж ты сам-то молчал, если тебе тишина не нравилась?
«Или я не стою твоего внимания, пока мне не больно? Или пока не ляпну что-то ужасное, ранящее твоё нежное сердечко, мой маленький Рыцарь? Похоже, получу я в обоих случаях одно: хорошую затрещину. Ох, защитят меня боги от забот деточек Ордена!»
Энтис с нерешительной усмешкой повёл плечом:
- Ты был занят, на меня даже не смотрел. Ну с какой стати я бы вдруг полез к тебе с разговорами?
- Да отчего же нет? - удивился Вил. - И лез бы, ради Мерцания, я ж не умру от этого!
- Но тебе играть хотелось, а не меня развлекать. Я не люблю влезать в чужие мысли и занятия. Если кто-то хочет со мной поговорить, лучше пусть сам подойдёт. - Он скорчил забавную гримаску: - Лорд Мейджис полагает, что не лучше. Примерно раз в знак он мне об этом сообщает. Очень долго и иногда очень шумно... Но я же не могу взять и измениться, перестать быть собою! Даже если он прав.
- Лорд Мейджис? - Вил сощурился. - Он ведь главный, да? Если он тобой недоволен, он может... - он вспомнил о благоразумии и прикусил язык. Вряд ли это замечание пришлось бы Рыцарю по душе!
- Он не то чтобы недоволен. Скорее, беспокоится за меня. Говорит: ты человек, и надо с людьми жить, а не с бумагой исписанной да с лошадью.
Вил хихикнул.
- Но люди все разные! - в лице юноши появился сдержанный, но упрямый протест. - У каждого свой путь, Рыцарь он или нет. И не собираюсь я стирать свои черты и заново лепить себя по образцу, пусть и самому расчудесному! - он фыркнул. - Никому не было вреда от того, что я тратил время не на трёп, а на книги и лошадей! По крайней мере, лошадям нравилось. И он сам сказал, я готов к Посвящению!
- К чему? - переспросил Вил.
- К Посвящению Пути, - непонятно объяснил Энтис. - А Мейджис, когда прощался, назвал меня Лордом и сказал, что исход предсказуем. Значит, я был готов!
Вил наморщил лоб, пытаясь извлечь смысл из знакомых слов, сложенных в такие неясные фразы.
- Посвящение? Так ты не Рыцарь ещё? - он осёкся. - Ой... я лишнее болтаю, наверно?
- Ничуть, - заверил Энтис. - Я Рыцарь, но не Лорд до Посвящения Пути. Это испытание, его можно с пятнадцати лет проходить. Мы с Кером хотели в день рождения, мы в один день родились. Он-то точно прошёл. - Энтис усмехнулся: - Теперь не вылезает из белого плаща и сияет, когда его зовут Лордом.
- А если...
И тут до него дошло. Не всё, конечно, но главное...
- А ты свой день рожденья в лесу просидел. Со мною нянчился. А испытание?
- Потом, - безмятежно отозвался Энтис. - Это ведь не обязательно в день рождения.
- Но ты хотел! - Вил в полном недоумении покачал головой: - Зачем ты со мной-то связался? Думал, вернуться успеешь? А чего ж не вернулся?
- А тебя одного оставить? Когда ты даже встать не мог? Ты спросишь! Да я и не рассчитывал успеть.
- Но зачем тогда?!
- Минела бы разбилась, - просто сказал Энтис. - Она ждать не могла, и ты тоже. А если Посвящение подождёт, хуже никому не станет. - Он озабоченно сдвинул брови: - Тебе ещё рано вести такие долгие разговоры: ты побледнел, и руки у тебя дрожат. Ложись и спи, а я пойду рыбу ловить. - И улыбнулся, вставая: - Я так рад, что ты перестал молчать! Когда человек всё время молчит, ты о нём почти ничего не знаешь, и как с ним дружить? Намного проще стать друзьями, если разговаривать!
И ушёл. А потерявший дар речи Вил ошеломлённо смотрел ему вслед. Друзьями?! Он зажмурился. Слова, каких просто не могло быть, навязчиво бились в виски. Рассудка он лишился от колдовских голосов леса, этот мальчишка?! Он не мог говорить всерьёз! Рыцарь намерен стать другом менестреля?!
«Пора уходить, - смятённо думал Вил. - От безумия надо убегать, или сам станешь его частью. Друг! Словцо, у которого много значений, и одно вполне подходит для ребёночка из Ордена. Но не для меня! Скорее я умру! Боги, я и умру, если это произойдёт. Я могу вынести боль, насмешки, любое унижение, но только не это! Я уйду ночью, трясины, я сумею уйти, или для меня всё кончено в мире Сумрака».
Он видел лицо Энтиса Крис-Талена, как наяву: серые глаза смотрят доверчиво и ясно, нет в них ни лжи, ни угрозы, ни намёка на скрытую ловушку... «Что мне думать о тебе, Рыцарь?!»
Джис просунулась в дверь, прижимая к груди книгу и вложив в неё палец вместо закладки. Прежде такое обращение с дорогими бумажными книгами то и дело приводило к столкновениям с родителями и обычно кончалось энергичным изыманием книги и «категорическими запретами» на повышенных тонах. Это длилось семь лет - с тех пор, как в три года она выучилась читать. Бедные папочка и мама отчаянно сражались за сохранность книг, а больше - за ускользающее меж пальцев право родителей на последнее слово. Она не принимала в битвах участия. Пережидала грозу и поступала по-своему. Как всегда. А потом на неё просто махнули рукой. Негласный компромисс между нею и легковозбудимыми источниками шумных неприятностей: она старается не попадаться им на глаза с заложенной пальцем книгой в руках, а они стараются не замечать её, если всё-таки по неосторожности попадётся. Честно.
- Лэй, как ты думаешь...
- Как правило, головой, - пробормотала старшая сестра. Её пальцы летали по клавиатуре, а взгляд был безнадёжно прикован к дисплею.
- Как ты думаешь, появление идентичных духовных сущностей в принципе возможно?
- М-м... То есть?
- Я вот читала: иногда абсолютно чужие люди похожи, как близнецы, гены почему-то совпадают. А может где-то быть человек, у которого душа - совершенно как моя?
- Теоретически может быть всё, что угодно. Зелёные человечки с Кассиопеи, или солнце через пять секунд превратится в Сверхновую, или до мамы дойдёт, что мы уже не дети-ползунки. - Она, наконец, посмотрела на сестрёнку. - Между прочим, я работаю. Тут кто-то не видел собачки на двери?
- Я видела, - кротко осведомила её Джис. - Ты играешь. Могут быть две одинаковые души, Лэй?
Кроме роскошных золотисто-каштановых волос ниже талии, огромных зелёных глаз и независимого характера, Лаиса Тай в свои пятнадцать лет обладала счастливой способностью воспринимать мир с юмористической точки зрения. Иногда к «миру» она умела причислять и себя. Иногда она находила забавным даже поражение. Впрочем, весьма редко. И только в отношении тихони-Джиссианы.
- Я играла, - с обманчиво-нежной улыбкой признала она. - Шла на рекорд месяца. На пари, рыбка. Пять чистеньких миков и визушка на биокрине. Теперь они мне улыбнулись. Спасибо тебе, сестрёнчик.
- А что с твоей стороны? - Джис озабоченно прищурилась. - Ты не потянешь, Лэй. Мама перейдёт на ультразвук, а папуля отправит твою кредитку в утилизатор.
- Я похожа на кретинку? - холодно осведомилась Лэйси и вывела на дисплей свёртку Вселенной в пятимерном пространстве. Вышло зрелищно: Джис даже ойкнула. - Рыбка, я никогда не спорю на материальные ценности. И тебе не советую. Просто я больше не капитан эскадрильи. Временно.
- Вау! - посочувствовала сестричка.
- Не плачь, детка. - Лэйси хищно улыбнулась. - Это ненадолго. Ник просто тактик с офигительной реакцией, а я - прирождённый лидер и стратег. Мы отыграем всё по новой, и его мики будут мои. И эскадрилья тоже. И ещё он купит нам с тобой по мороженому. В знак почтения и полной капитуляции.
Джиссиана, десятилетнее пухленькое создание в чёрных джинсах, обрезанных по колено, и чёрной маечке с портретом Тэйна, Рыцаря Отражений, восторженно хихикнула.
- А пронести тебя на руках через Заросли? А волосы в твой любимый зелёный цвет он перекрасит?
- Захочу, и перекрасит, - спокойно кивнула Лаиса. - Как миленький. Волосы - мелочь. Если я скажу, вся эскадрилья имплантирует моргалки в щёки, без шуток. Я ж говорю: я лидер. А у тебя некорректный вопрос. Что такое «душа» и в каком смысле одинаковые? И вообще, души... сказки для эмбрионов.
- Сама эмбрион, - сообщила Джис. - Кто б говорил о сказках! Я-то не лазаю ночами в фан-модах, как некоторые... Ладно, не душа. Псинэргоматрица в фазе псевдоконтинуального равновесия. Лучше?
- Душа приятней звучит. Да без разницы, как её обзывать, если о ней всё равно никто ни фига не знает. Может, кроме многомерных адептов. Зови хоть псином, хоть душой, хоть божьей искрой.
- Вот! - удовлетворённо кивнула Джис.
- Что - вот?
- Божья искра. - Она блеснула глазами. - Лэй, я не имею в виду характер, привычки, базовые нормы и всё такое. Это же как одежда. Разное время, разные страны, социальные структуры, религии всякие...
- Планеты и системы, - услужливо подсказала Лаиса. Джиссиана согласно тряхнула головой:
- Планеты, системы и галактики. Детские впечатления, друзья, друзья друзей, папочки и мамочки. Диски, книги, музыка, фан-моды с мечами, фан-моды о космических пиратах. У меня нет энерджера, но есть сестра, а кто-то один, зато три личных скиммера... Но есть же что-то, кроме! Должно быть!
- Кроме? - отозвалась Лаиса. - Нам вчера сказали на социософии, что один крутейший многомерщик доказал: социум-временной контекст влияет на формирование псинэргоматрицы. Раньше думали, псин - штука стабильная. А он деформируется от контактов с социоконтекстом.
- Ха! А формулу деформации он вывел, твой крутейший многомерщик?
- Нет пока. У всех его объектов результаты здорово отличаются.
Джиссиана скривила губы в саркастической усмешке.
- Тоже мне открытие. Это ж очевидно! Лэй, тогда я права: псин и душа - разные вещи. Смотри: тело, разум, псин. А в самой серёдке - душа. И тот крутой спец её не нашёл и не загнал в формулы. Она-то и мешает ему выдать чистенькую теорию, потому что от неё и зависит тип деформации псина. И плевать ей на социоконтекст. Душа никогда не меняется, просто она есть, и всё. У каждого человека - своя. - Джис хихикнула: - Знаешь, где про неё было? В Дозвёздной сказке. Там был жутко злобный негодяй. Бессмертный. Ты его из плазмотрона, а он чихнул и дальше топает. А его смерть была спрятана в иглу: игла в яйце, яйцо в ларце, ларец ещё там где-то. Ну, местный герой находил ларец, ломал иглу, злодей умирал в конвульсиях под всеобщие радостные аплодисменты. Вот! Душой его и была иголка.
- Смерть? - скептически усмехнулась Лаиса.
- Это же сказка! - возмутилась Джис. - Конечно, смерть, если твою душу выковыряют и сломают! А все астральщики пишут одно и то же: что-то остаётся целостным на любой фазе рассеивания, что-то высвобождается с разными странными эффектами, и что-то потом собирает их обратно.
- Астральные эффекты - не наука, - заявила Лэйси. - Фантастика. В крайнем случае, философия. Их все пинают, кому не лень. Сказочки, вроде твоей иглы в ларце. Нашла кому верить.
- Вот-вот! То же самое говорили Тайгеру и Келлер, когда они опубликовали свои первые статьи по психосенсорике. Сказочки, фантастика, наркотический бред. А ещё раньше кричали про тёмные силы и жгли сенсов на кострах. Тоже мне фан-модер, а ещё с мечом ходит в домобильных конструктах! У тебя же там всюду магия. И там у людей есть души, ну так ведь?
- Это игра, - напомнила позабавленная столь бурным натиском Лаиса. - Во всех конструктах свои словечки. Вон у космобойщиков нуль-порталы и гиперпространства - ты же в них не веришь? Просто игровая символика. А там, где я хожу с мечом, колдовства не любят, детка. Там у нас в моде поединки чести, сталь против стали. А колдуны в большинстве своём плохие ребята.
- Потому что делают вас запросто, с вашими мечами и вашей честью!
- Потому что души-то у них хреновые. Свет и честь - Тьма и магия. Всегда. А честь штука полезная. Нам ведь тоже приходится в магию лезть по мелочи. Только честь и спасает! Вроде ты рыцарь, а вроде чуточку и маг. Хочешь жить - умей вертеться! Эй, Джис, ты же не любишь фан-модов. Кто недавно аргументированно шумел на тему «виртуалки уводят от реальности»? Давай лучше вернёмся к душам.
Джиссиана стояла, сердито уставясь в пол, - воплощение разобиженного упрямства.
- Джис, кончай дуться. Ну ладно, ты читала работы астральщиков, а я только слышала краем уха. Ты думаешь, они нашли твои души - может, так и есть. Лучше ты скажи: если эта сверхсущность, душа, основа основ, у каждого своя и неповторимая - тогда что за вопрос об идентичности? Отпадает сразу.
- Нет, - оживилась Джис. - Вот я же читала, - она выставила перед собою книгу, как щит, - об этих близнецах. Но может, и с душами так бывает? Вроде бы совсем разные люди, ну ничегошеньки общего - происхождение, возраст, пол, жизненный опыт, всё-всё не совпадает! А души - одинаковые.
- Близнецы наизнанку, - с усмешкой резюмировала Лаиса. - Ну, вполне возможно.
- И я так думаю! - обрадовалась Джис. - А представь - его найти! Вот бы было интересно!
Она мечтательно вздохнула и с неожиданной печалью тихонько сказала:
- Он бы всё понимал. Без слов. А что не понимал бы - наверное, и не было бы важным. Может, я как раз и сумела бы отделить важное от неважного? - она крепко притиснула к груди книгу. - Мир такой огромный! Бесконечный - это же очень много. И думать, что посреди этой бесконечности я одна такая, совсем одна и навсегда... немножко страшно. Ладно, Лэй, я пойду. Отбивай обратно свою эскадрилью.
четверг, 08 октября 2009
ЗАМОК ЭВРИЛ, НЕВДАЛЕКЕ ОТ ДЖАЛАЙНА
Кер сидел на каменных перилах балкона, покачивая в воздухе мягким кожаным сапожком, и мечтал о чудесном дне, когда его друг вернётся. Посвящение Пути пришлось пройти одному... но будет ещё и Посвящение Меча. А если выйдет уговорить Криса разделить его Путь? Вот бы здорово! Уйти за Черту вдвоём - самое замечательное приключение, какое можно вообразить! Поскорей бы Крис вернулся...
Кер сцепил руки на затылке, развернулся лицом к Замку, перекинув ноги через перила, и прогнулся назад. Ниже... русые волосы коснулись основания балкона. На миг упусти контроль - и полетишь вниз головой прямиком на камни, которыми далеко-далеко внизу вымощен двор. Мышцы протестующе взвыли, каждая жилочка отчаянно натянулась; казалось, даже кости затрещали. Он улыбнулся. Вот так он улыбался, когда в процессе Посвящения на коже вокруг левого запястья рисовали иглами его Путь - разноцветный затейливый узор, в котором тайным образом запечатлена вся его жизнь в мире Сумрака.
В приоткрытую дверь просунулась тёмно-рыжая коротко стриженая голова. Мужчина лет тридцати сдвинул кустистые брови над переносицей, по-кошачьи бесшумно скользнул к мальчику, наклонился, крепко сжал одной рукой рубашку, а другой - кожаный пояс на тонкой талии и рывком потянул вверх. Кер встал, прислонясь спиной к каменному ограждению: после упражнения ноги слегка дрожали.
- Лорд Талин. Свет да озарит вашу душу.
- Риск велик, а смерть твоя будет бессмысленна. И весьма уродлива к тому же.
Мальчик упрямо вздёрнул подбородок.
- Простите, милорд, никакого риска. Я делаю это не в первый раз.
- И не в последний, надо полагать, - сухо заметил Талин. - И всегда - один?
- Нет, милорд. Иногда со мной был Крис... Энтис.
- И проделывал то же самое?
- Дважды, милорд. Вначале. Потом он только стоял рядом и смотрел.
Рыцарь коротко кивнул.
- Крис-Тален когда-нибудь говорил тебе, почему оставил эту забаву после второго раза?
Кер с сочувствием подумал, с какой неизменной печалью Талин произносит имя его друга: Феннел Крис-Тален, предыдущий Лорд Трона, был наставником юного в те дни Талина Ахрэйниена.
- Да, я спрашивал. Он сказал, что храбрее так не станет, а тренироваться разумнее на брусьях.
- Разумнее, - пробормотал Талин.
- Он не боялся! И у него хорошо вышло! Просто... ему не нравилось, не доставляло удовольствия.
- А тебе?
- Да, - охотно согласился Кер. - Всякий раз.
- Одинаково сильное удовольствие, в присутствии Крис-Талена или в одиночестве?
Мальчик непонимающе нахмурился. Талин выжидал, глядя вдаль: на синеватую зелень Лойрена, на прямую серую линию тракта, на поля и выкрашенные сочными красками дома крестьян. На Кера он не смотрел: незачем торопить человека взглядом, если хочешь, чтобы он серьёзно обдумал твой вопрос.
- Рядом с Крисом, - с удивлённой интонацией сказал Кер, - это казалось... ненужным. Ребячеством. Раньше мне и в голову не приходило... Да, лучше, когда я один. Всё становится... настоящим. Не игрой.
- И разобьёшься по-настоящему, - кивнул Талин. - Что тоже не приходило тебе в голову, я вижу.
- Я не могу упасть! - горячо запротестовал Кер. - Я же умею. Я так давно...
- Так давно, - резко перебил Талин, - наслаждаешься бесцельным риском? И поведение твоего друга тебя не смущало? Ты меня радуешь, Карджелин! Крис-Талена я понимаю: не очень приятно наставлять друга, как несмышлёного ребёнка. Он надеялся, думаю, что ты поймёшь и без слов. Поздравляю, мой дорогой, ты оправдал и его, и мои ожидания всецело! Проявляешь завидное благоразумие и нежную заботу о чувствах тех, кому ты дорог. Моё сердце просто замирает в восхищении!
- Но, милорд, - дрогнувшим смятённым голосом выдавил Кер. Ахрэйниен властно взмахнул рукой:
- Прошу, позволь мне закончить! Ты уже Посвящённый, но ещё и мой ученик. И друг, мне казалось. Это, разумеется, ни к чему тебя не обязывает. Можешь пренебрегать такими пустяками и впредь. В полном соответствии с Канонами и твоей честью.
- Милорд! - простонал Кер, бледнея и умоляюще глядя на своего учителя. Но тот не пощадил его.
- Играешь со смертью, чтобы восхищаться своей отвагой, я понимаю! Рыцарь и самовлюблённость - славное сочетание! Не знаю, что ощущал Крис-Тален, глядя на твои игры, но я едва не закричал от ужаса, увидев тебя на перилах. И, к стыду своему, признаюсь - видение твоего тела на камнях и сейчас стоит у меня перед глазами. Можешь улыбнуться, пожать плечами и забыть мои слова немедля. Твой выбор и твоё сердце, Кер. Ты не совершил проступка. Ты всего лишь напугал меня до тьмы в глазах. Но это не твоя вина. Кто вынуждал меня любить Кера Арайна и полагать его другом?
- Но и я люблю вас, милорд! - Кер казался несчастным и очень решительным. - Мне надо... в эллин?
Рыцарь озадаченно и чуть насмешливо изогнул брови:
- А ты хочешь?
Кер судорожно глотнул. Тот мальчик, такой худенький, беззащитный... и он стоял совсем рядом!
- Нет! Милорд, нет. Только не там!
Талин пожал плечами.
- Кто погонит Рыцаря против его воли, в эллин или куда бы то ни было? Тебе решать, Кер.
- Да. - Кер склонил голову. - Простите, милорд, мне очень жаль. Тогда... здесь, сейчас. Десять.
Рыцарь кивнул, сжав губы, снял с пояса меч, а затем расстегнул и пояс, чёрный кожаный ремень в пол-ладони, украшенный золотым тиснением. Кер рывком стянул рубашку и наклонился над перилами. Камень, на который он лёг грудью, был шершавым и холодным. И ветер был зябкий, по обнажённой спине побежали мурашки... Ремень свистнул, и ему тотчас стало не до холода. Он смотрел вниз... туда, где остатки его разбитого окровавленного тела привиделись по его вине Талину Ахрэйниену...
Он выпрямился, сцепив зубы, но без стона - платить надо достойно. Сквозь туман в глазах нашарил на перилах и торопливо натянул рубашку: несколько слезинок всё-таки вырвались на волю, но ткань их смахнула со щёк, за это стоило вытерпеть прикосновение полотна к свежим горящим рубцам на коже. Вина уходит с искуплением - тень между ними растаяла... должна была растаять. Что дальше?
Талин с явным одобрением улыбнулся, обнял мальчика за плечи и притянул к себе. Тот вспыхнул от удовольствия и тесно прижался к другу, с нежностью глядя на него из-под спутавшейся чёлки.
- Какой промозглый ветер, - Рыцарь сощурился на потемневшее небо: - Сейчас ещё гроза начнётся, в качестве приятного сюрприза от Звезды. Весь день с погодой творится что-то немыслимое, заметил? Называется, Звезда управляет стихиями! Неусыпно трудится на благо Тефриана, оно и видно... Пойдём-ка отсюда. Знаешь, зачем я тебя искал? Прибыли, наконец, наши долгожданные гравюры на меди.
- Из Лива? - Кер ахнул в восторге. - Вот здорово! И вы уже разобрали?
- Без тебя? - смеясь, возразил Талин. - Ну, наконец чему-то рад, а то совсем без Энтиса загрустил! - и, продолжая крепко обнимать мальчика, поспешно увёл его с балкона в недра огромного замка.
ДЖАЛАЙН, ЗАПАДНЫЙ КРАЙ ТЕФРИАНА
Всадник мчался галопом, пригнувшись к шее коня; чёрный с золотом плащ вился за спиной. Конь был гнедой, арасинец-чистокровка, и стоил полугодового дохода зажиточной крестьянской семьи. Всадник был молод и хорош собой - впрочем, красотой невыгодного типа, что вызывает неприязнь у мужчин и далеко не всегда привлекает женщин. Мнения ни женщин, ни, тем более, мужчин о его внешности абсолютно его не занимали. Он принадлежал к людям, чьи натуры непритворно глубоки и склонны к молчаливому созерцанию, а посему его столкновения с прочими детьми Сумрака проходили весьма поверхностно. Их отношение задевало его очень мало; свои настроения определял он сам; свою душу держал невозмутимой, отстранённой, холодной. С собственными капризами он ещё соглашался считаться иногда; другие же люди, как правило, не имели над ним власти.
Тот, кто был исключением из правила, знал, что он приближается. И всаднику было это известно.
Разумеется, быстрее вышло бы не скакать верхом, а нырнуть. Удержала его осторожность: опасно нырять в Поле неприязненно настроенного Магистра. Всем им старательно вдалбливают с первого дня обучения: нырки в чужие Поля всегда связаны с риском. Рисковать попусту молодой человек не любил. Крик о помощи настиг его, волей благосклонной Судьбы, в паре часов верховой езды от того, кто звал; конь у него был отличный (как и всё, чем владел он в Сумраке), дорога хорошая, а призыв не требовал, по его мнению, мгновенного отклика. Он вполне мог позволить себе эти два часа неистовой скачки. И вот полтора из них остались за спиной, а цель почти достигнута: в переливах Кружев он уже видит...
...А глаза его, большие и чёрные, видели сверкающую серебром и синевой ленту реки и деревушку на пологом травяном берегу. Невысокие приземистые домики, как принято в Джалайне, выкрашены в сочные, яркие цвета. Юноша поморщился: смесь алого, голубого, пурпурного, оранжевого, ядовито-жёлтого и лилового вряд ли могла доставить удовольствие человеку, наделённому тонким вкусом. Он без ложной скромности относил себя к таковым с детства. Когда у него завёлся свой дом, он окрасил его самой безупречной из всех белых красок - лишь резьба отливала нежным перламутром. Заботливые соседи пытались растолковать юному Лучу, что это непрактично, но он пожертвовал «практичностью» в угоду красоте, о чём ни разу за пять лет не пожалел. Так выбирал он и одежду: от него, разумеется, ожидали строгих чёрных одеяний Чар-Вэй, но ему нравилось удивлять людей, появляясь на праздниках и приёмах в элегантных нарядах, какие любили знатные, богатые столичные жители. Он редко посещал столицу и ни знатным, ни богатым не был. Но если ты молод, и Судьба дала тебе некий достаток и привлекательную внешность - опрометчиво было бы не пользоваться её щедрыми дарами!
Подковы гулко стучали о деревянный настил моста. Он помнил этот путь так хорошо, что мог бы пройти его с закрытыми глазами. Деревушка Камышинка всегда оглушала его - и буйством красок, и неумолчным шумом, исходящим от всего, что могло шуметь: от скрипа мельничного колеса и писка цыплят до грохота молотов в кузнице. И, разумеется, люди. Добрые приятели через полдеревни орали приветствия и обменивались новостями; недруги зычно переругивались. Кричали в Камышинке все и всегда, независимо от того, в таре или в двух шагах находится собеседник. Молчали лишь рыбы. Когда он жил здесь ребёнком, он готов был удить рыбу дни и ночи напролёт.
Он ехал по главной улице, минуя местную гордость - конюшни, где выращивали знаменитых скаковых лошадей, немногим уступавших арасинцам, и пестрящий сразу тремя красками дом старосты, и домик портнихи, по совместительству травницы, и окружённый галечной площадкой колодец с резным срубом, и трактир, и издающую характерный едкий запах мыловарню... Деревушка была чистенькой и ухоженной, какой он её и помнил. За тринадцать лет ничего не изменилось. Только он сам.
Он знал, что привлёк всеобщее внимание, о нём говорят, сбегаются отовсюду - поглазеть на Луча Звезды, нежданно озарившего их своим светом. Он замедлил движение и сдержанно улыбался им всем. Люди должны чувствовать: Звезда всегда рядом, среди них. Он ведь их... слуга? Нет, скорее, хранитель. Его долг и обязанность - заботиться о людях Тефриана. Они знают это. Все знают: Звезда сияет над Тефрианом, во имя жизни, мира и процветания неустанно сплетая лучи свои в Кружево Чар.
Деревня осталась позади, и он облегчённо вздохнул: испытанию конец. «Испытание?» Поразительно. А ведь столько лет прошло с тех пор, когда и ему приходилось жить здесь, среди кричащих домов, кричащих людей и животных, оглушительно и непрестанно кричащих детей! Они не узнали его, эти люди, расцветающие от его кивков и улыбок. Не узнали крохотного мальчика-сироту, такого странного и диковатого, в красивом, нарядном и гордом (вейлин обязан быть гордым!) Луче Звезды.
И хорошо, думал всадник, сворачивая в рощу. Лучше просто Луч, один из пяти и незнакомый, чем избалованный приёмыш мельничихи, ставший (чего все и ожидали!) учеником местного Магистра. А Магистр-то непростая штучка - самый искусный Вэй Тефриана, шутка ли! И более того - Луч Звезды!
Сплетня, достойная разносящих её языков: какой-то из Лучей - верхом, как обычный человек, а не всемогущий Чар-Вэй! - явился с визитом к почтенному вэй’Каэрину, да сияет в Звезде он вечно.
Что, ради Мерцания, делать, если Каэрину вздумается проявить норов? Юноша сжал коленями бока коня, но своевольная зверюга проигнорировала намёк, предпочитая и дальше брести по тропе ленивым шагом, а не скакать. Всадник хмыкнул и предоставил коню свободу действий. Лишние минуты не имеют значения. Джаэлла жаль... но он сам виноват. Впредь будет осторожней в Поле Каэрина Трента.
Если Каэрин оставит ему «впредь». Если мальчику позволят дождаться спасения - учителя, который неспешно пересекает рощу верхом на капризном животном, всячески потакая его капризам.
«Джаэлл молчит... не считая первой минуты. Молодец. Или Каэрин заткнул ему рот? Трясины! Он знает - сейчас я посмотрю ему в глаза. Если он не безумен, он примет мои извинения. Может быть ядовитым, резким... но мальчик - мой! Пока на моём плече лежит рука Верховного Магистра...»
Юноша ударил коня каблуком, и конь, для разнообразия решив послушаться, резво припустил по тропе, посыпанной белым речным песком, к дому, серебристо блестящему в просвете меж деревьев.
Конечно, его ждали. И, конечно, на том самом месте: ровная травяная площадка за домом и могучий раскидистый дуб... от которого остро пахло болью. Конь тоже учуял «запах» и нервничал: фыркал и дрожал. Мальчик почти висел под дубом лицом к стволу: две ветви удерживают поднятые руки, всё тело натянуто - кажется, дотронься травинкой, и кожа разорвётся, как от удара кнутом. Учитель позвал его беззвучной трелью Чар и услышал - не сразу - едва заметное колебание, похожее на жалобный стон. А в Сумраке мальчик не издал ни звука. Как и мужчина в белом, стоящий рядом.
Юноша спрыгнул с седла, приблизился к мужчине и кивнул. Шляпы не снял: уж коли он пришёл, как Магистр и Луч - к равному в Звезде, то к чему жесты почтения, принятые для ученика и Учителя? Смотреть в глаза - или снизу вверх. «Попробуем первое». Шляпу сорвало с головы резким всплеском Чар, заодно выдрав с корнем прядь волос, и закинуло в заросли шиповника. Ах, не просто ученик, а ученик провинившийся и нелюбимый? «Ну и ладно. Пусть забавляется. Лучше со мной, чем с Джаэллом».
- Ваш свет озаряет мою душу, вэй’Каэрин.
- Ваш свет озаряет мою душу, вэй’Тарис, - сухо отозвался мужчина. Голос его был мелодичным и приятным, а сам он был красив, как все Чар-Вэй: статный, широкоплечий, изящный. Рядом с рослыми жителями окрестных земель он мог бы показаться хрупким, но иллюзия тотчас рассеивалась, стоило увидеть глаза - властные, полные могущества Чар, горящие ледяным изумрудным огнём.
Он произнёс не имя гостя, а фамилию, придавая встрече оттенок неприязненной официальности, а «вэй», обращение к адептам Чар, его тон превратил почти в издёвку. Но для начала не так уж плохо. Если Каэрину угодно насмехаться - не дать ли ему более существенный повод для весёлости?
- Кружево моей Чар соткано вашей нитью, милорд мой Магистр, и поёт созвучно с мелодией вашего сердца. - Он опустился на колено и коснулся губами застывшей на поясе руки Каэрина в кремовой с серебром перчатке. - Всё, что я есть, - вы, милорд мой Магистр.
Каэрин сузил глаза в колючие изумрудные щёлочки, небрежно тронул подбородок юноши и резко вздёрнул, запрокидывая его голову назад. Молодой Луч бесстрастно смотрел ему в лицо.
- Мелодия моей Чар пронизана твоим дыханием, Ченселин Венджел Тарис, - не скрывая иронии, протянул Каэрин. - Прелестный шаг в дни детства! Тебя так растрогало зрелище мельницы, где я тебя подобрал тринадцать лет назад, или поза твоего щенка, - он кивнул на мальчика у дуба, - столь хорошо знакомая тебе... не так ли, дорогой мой Ченселин?
- Разумеется, вэй’Каэрин.
Его отпустили, и он встал. Каэрин фыркнул, как сердитый барсук, и скривился в ядовитой усмешке.
- И в чём, хотел бы я знать, причина такой кротости? Трон в Зале Созвездия, - он сладко улыбнулся, - или нежные ласки достопочтенного вэй’Брэйвина, да сияет он в Звезде вовеки? Но ладно. Словесные игры не приблизят нас к сути. Что угодно почтенному вэй’Ченселину в моём Поле?
- Я имел неосторожность кое-что потерять здесь, - Тарис поглядел в сторону дуба. - И доставил вам, похоже, немало неприятностей своей небрежностью, милорд мой Магистр. Печальное обстоятельство.
- Неприятности - сильно сказано. Немного удивления, чуточку беспокойства и некоторый интерес. Я даже сказал бы, ты снова дал мне возможность углубить свои познания... в определённом аспекте Чар.
Бывший Учитель откровенно издевался над ним, но ему было не до того. Джаэлл. Ребёнок, которого он не выучил принимать боль - и который сегодня на опыте узнал суть прозвища «дитя боли Каэрина».
- Что он сделал? - спросил Ченселин, одаряя мальчика холодным уничижительным взором.
- Более чем достаточно. Игры с водяными узорами. В итоге - грозовые тучи средь бела дня, ветер в семь оборотов, дождь и перепуганные посольства от трёх моих сьеринов и пяти деревень. Вот плоды созданного нами благоденствия: всё необычное сразу вызывает бурное негодование. Обрати внимание: едва люди хотят пожаловаться, они возникают у порога немедля. Без всякой Чар. Как тут относиться серьёзно к последней фантазии Этарриса, что у нас отвратительно работает почта из-за нехватки дорог, и нам надо бросить все дела и срочно прокладывать новые? - он вновь презрительно фыркнул и пожал плечами: - Мы избаловали людей, Ченселин. Со всех ног кидаемся вытирать им нос, стоит им чихнуть, - и они теперь до отвращения требовательны и беспомощны. И висят на Кружеве Звезды, как паучий клещ на паутине. И что, скажи мне, происходит от этого с паутиной, и что в конце концов происходит с клещом? Мы ещё заплатим. И, возможно, скорее, чем кое-кто предполагает... Я в последний миг успел перехватить контроль у твоего разыгравшегося ребёночка и предотвратить ураган и грозу с градом.
Под его взором ветви, держащие мальчика, затрепетали, и запах боли стал сильнее.
- Мне пришлось отнимать контроль. В моём Поле. Спускать подобные выходки, как ты знаешь, не входит в мои привычки. Собственно, я намеревался известить Звезду о Вызове. Но коли ты уже здесь...
Судя по безмятежному лицу, Чен скользил в мечтательном полусне Вэй и лишь малой частью души пребывал в Сумраке, большей же - принадлежал переливам прекрасных мелодий Чар.
«Трясины. Ему мало покорности; он хочет увидеть меня в грязи? Мне всё-таки придётся сразиться с ним? Я не готов... а когда-нибудь я буду готов? Мерцанье, как я не хочу его убивать!»
- Благодарю, вэй’Каэрин. Вы так любезно избавили меня, - он поморщился, - от весьма неприятной стороны обучения. Но я, признаться, не склонен видеть тут Вызов. Дети всегда неосторожны. Я уверен, мальчику в голову не приходило, что его действия могут быть истолкованы как атака на Звезду.
- А его уважаемому Учителю? - вкрадчиво осведомился Каэрин. Ченселин остался невозмутим.
- Полагаю, Магистр виноват куда больше, чем ученик. Я далеко не столь опытный Учитель, как вы, - он мило улыбнулся, задался вопросом, стоит ли покраснеть, и отбросил эту идею: Каэрин всё равно не поверит. - Милорд, умоляю, простите нас обоих, и мои ученики никогда более не потревожат вас.
- М-да, не сомневаюсь, - едко заметил Каэрин. Его глаза недобро смеялись. Этот взгляд, разумеется, должен был встревожить юношу, но вместо этого ободрил: лучше смех, чем ярость.
- Могу ли я забрать своего ученика, вэй’Каэрин? - он сделал шаг к дереву.
- Урок ещё не завершён, - отрезал ледяной голос. - Дай отдохнуть своему коню.
Молодой человек повёл плечом. Золотые орнаменты на чёрном бархате заблистали в лучах солнца.
- Каждый миг промедления, милорд, слишком дорого обходится мне. Боюсь, моему коню придётся ограничиться тем отдыхом, что он уже получил.
Ветви дуба заволновались, как от сильного ветра. Мальчик откинул голову и тихонько застонал.
- Торопливость опасна, Ченселин.
- Не всегда, - промурлыкал юноша, одаряя бывшего Учителя самой ослепительной из своих улыбок. - Она мне свойственна, вы знаете, милорд. Я так спешил вверх по Ступеням, что влетел, перепрыгнув Седьмую, прямо на трон в Зале Созвездия. Это приятное следствие моей торопливости оставило меня в убеждении: медлить - не лучший выбор для меня. - Он задумчиво поглядел в ясное небо. - Надеюсь, неполадка с погодой затронула лишь Джалайн. Если она дошла до Бастер-Эджа... - он сделал быструю, но красноречивую паузу. - Ужасно. Обеспокоить его Величество и огорчить вэй’Брэйвина, - его глаза трагически расширились: - и всё по моей вине! Вы давно знаете вэй’Брэйвина, милорд, - посоветуйте, что мне сказать ему, чтобы он простил не слишком опытному Лучу такую нелепую оплошность?
Лицо Каэрина окаменело. «Прямо в яблочко». Впрочем, Ченселин Тарис никогда не стрелял наугад.
- Не смею просить вас задерживаться, - отрывисто произнёс Каэрин. - Ваше желание покинуть Поле Джалайна весьма понятно мне... вэй’Ченселин. Да сияет Луч вовеки светом Мерцания Изначального.
___
Они скакали по мосту, и вновь копыта отбивали глухую дробь по деревянному настилу.
- Милорд мой Магистр... пожалуйста...
- Я простил, - твёрдо сказал Ченселин. - И хватит об этом.
- Милорд, всё было не так! - мальчик скрипнул зубами от боли. - Он лгал. Мерцание! Луч Звезды... Или я сошёл с ума... Милорд, убейте меня, если я потерял рассудок!
- Успокойся, Джаэлл. Твой рассудок в порядке; тебе просто надо отдохнуть.
Он погнал коня вскачь, поддаваясь внезапному желанию отдалиться от Джалайна как можно скорее.
- Милорд мой Магистр, я не лгу вам, клянусь Мерцаньем и Чар! А он солгал!
Мальчик вдруг заплакал. За три года обучения Чен не видел на его глазах ни одной слезинки, даже от лука, и в глубине души подозревал, что Джаэлл Рени вообще лишён органа, производящего слёзы.
- Дорогой мой, ты Вэй или трёхлетнее дитя? Сделай милость, прекрати. Да, ты испытал унижение и сильную боль, но это прошло. И нет ни единой причины впадать в отчаяние. Во-первых, ты жив, и Кружево твоё не пострадало. Во-вторых, ты вёл себя вполне достойно.
- Вы пришли в конце, - всхлипнул ученик.
- А слышал с самого начала, - невозмутимо возразил Чен. - Как правило, нас не утешает мысль, что бывает ещё хуже, но поверь: для тебя всё могло кончиться намного хуже. Он намеревался развлекаться ещё часа два, а потом сообщить Звезде об атаке на его Поле. И тебе пришлось бы бросить Вызов или расстаться с Чар. Нет, второе, без всяких «или». Ты не сумел бы и на ногах держаться к тому времени.
Джаэлл содрогнулся. Конь нервно всхрапнул. Чен рассеянно пожалел о приятном вечере, которого лишился бесповоротно: уютный уголок в чистеньком небольшом трактире вдали от его собственного Поля, прелестный голосок девушки-менестреля, поющий незатейливые любовные песенки, и столь же прелестные мелодии, которые наигрывал на флейте её спутник, мальчик лет пятнадцати, как Джаэлл. Если и вернуться в трактир, музыканты всё равно уже ушли. Они никогда не задерживаются надолго. Тем более, девушка была красива, а мальчик не выглядел задирой.
- О прошлом стоит размышлять, но не рыдать, - тихо сказал он. - Его больше нет. В отличие от нас.
- Я не сражался с ним! - Джаэлл умоляюще смотрел ему в лицо: - Буря началась до меня, и она была неправильной - я слышал! Я пытался исправить мелодию... Мне не стоило вмешиваться, я понимаю.
- Да уж, - сухо согласился Учитель.
- Просто я хотел помочь... Я забыл, кто держит там Поле. Я действительно заслужил наказание.
- Несомненно, - ледяным тоном подтвердил Тарис. Ученик совсем сник.
- Но я не сражался. Я ушёл из Кружева, едва оно зазвучало вторым голосом. Когда он нашёл меня и позвал с собой, я даже не понял... - он снова всхлипнул. - Я не ожидал. В настоящем бою я мог бы...
- Не мог бы, - жёстко отрезал Чен. - Ни один Вэй в Звезде не может выиграть сражение с Лучом.
Джаэлл неловко вытер лицо о плечо. Несносный конь снова остановился, набрал полный рот мелких сиреневых цветов медвянки и потопал по узкой тропе, с храпом и сопением пережёвывая на ходу.
- Вэй’Ченселин. Когда я... когда вы говорили с ним... мне показалось, вы готовитесь к атаке.
- Так что же?
Мальчик облизал губы и тихонько признался:
- Когда он начал со мной... ну, уже всерьёз... Я попытался сделать нечто подобное. Это правда. Но ничего не получилось, - огорчённо вздохнул он. - Сил не хватило. Он сам, как ураган... всё сметает.
- Потому он и Луч. Ураган. А ты - пушинка.
- Ну вот, - уныло сказал мальчик. - А он совсем иначе говорил! Звезда не поверила бы мне, милорд?
- Не знаю, Джаэлл. Я верю.
«Поверить тебе - выходит, Луч ошибся, как мальчишка Первой Ступени, а потом свалил ошибку на подвернувшегося под руку ребёнка. Или он потихоньку играет в какие-то странные игры с Кружевами. И снова ложь, недостойная попытка переложить вину на того, кто не в силах защититься... Отличное поведение для Магистра и Луча Звезды! А как тогда прикажете поступить остальным Лучам? Забавно!
А поверить ему - значит, Джаэлл лжёт, и я с ним заодно? Очень мило. Слово Каэрина против моего слова? Это уже не шуточки. Это Вызов. Свары в Звезде - грязное дело... кто бы ни победил. От этой истории, стоит дать ей ход, пойдёт такое зловоние, что весь Тефриан вывернет наизнанку! Он рассудка лишился, милорд мой Магистр Каэрин? Или возможность (причём весьма сомнительная!) у всех на глазах высечь меня прямо в Зале Созвездия затмила для него все последствия сражения между нами?
Милорд мой Магистр, понимаете ли вы, как крепко теперь я держу вас в руках?»
- Милорд, - осторожно окликнул Джаэлл, - а вы могли бы сопротивляться ему? В его Поле?
Ченселин подтолкнул каблуком замечтавшегося коня.
- Да, если бы он вынудил меня.
- Он не решился бы обойтись с вами, как с учеником! - недоверчиво воскликнул мальчик.
- Он это и сделал, - пожал плечами Чен. - Ведь я действительно был его учеником. Не очень давно.
- Но вы больше не ученик! - мальчик задохнулся от негодования. - Вы Луч Звезды! Как он посмел?!
- Я тоже кое-что посмел, - заметил Чен. - Я пришёл незваным и требовал. Ты-таки влез в Кружева в его Поле, мой дорогой. Ты сам вложил свою судьбу в его руки. А я её вырвал у него, весьма невежливо. И потом, даже ты увидел мою подготовку к атаке. А он - тем более.
- Ох. - Глаза мальчика расширились. - Он видел, и вы знали... Вы собирались сражаться?! Всерьёз?!
- Делать подобное в шутку - самый идиотский и опасный из всех способов потратить силы, - сухо отрезал Ченселин. - Разумеется, всерьёз.
- Милорд!.. вы же сказали - никто в одиночку не может выиграть сражение с Лучом!
- Никто. Кроме другого Луча.
Чен помолчал, перебирая в пальцах уздечку. Смятение ученика заставило его смягчить голос:
- Я не слабее его. Но я был уверен: до сражения у нас не дойдёт.
Ни один Магистр Тефриана никогда не стал бы вести доверительных бесед с учеником (тем более, провинившимся!) на столь щекотливую тему, как взаимоотношения в Звезде! Он вздохнул и пояснил:
- Брэйвин покровительствует мне, а его не очень-то жалует. О чём Каэрин отлично знает. Брэйвин - тёмное озеро, но если произойдёт ссора, вряд ли поддержит Каэрина против меня. Надеюсь, мои слова не полетят по ветру? - Джаэлл торопливо кивнул. - Ах да... я ещё смертельно оскорбил его.
Мальчик замер, потрясённо вскинув брови. Ченселин усмехнулся краем губ.
- Я сказал ему, что он допустил глупейшую ошибку, и вообще ничего не смыслит в мелодиях Чар.
Теперь всё казалось почти забавным: и бессильная ярость Каэрина, и он сам - Магистр, взрослый мужчина, по-мальчишески восхищённый своей дерзостью в словесном поединке с Учителем...
- И я напомнил о неприязни вэй’Брэйвина. Если человек осмеливается угрожать Лучу, он или дурак, или у него есть веские основания для подобной самоуверенности. Меня он дураком никогда не считал. Он должен был уступить. Но если бы нет... - Чен пожал плечами: - Да, я стал бы драться. Бесспорно.
Кого ты убеждаешь, Луч Звезды, - его или самого себя?
- Я никому не позволю ломать судьбы моих учеников. Ни моему бывшему Учителю, ни Верховному Магистру, ни всем Вэй Тефриана, вместе взятым. За своих учеников я отвечаю жизнью и светом Чар. И всегда буду за них сражаться. Или никогда, ничему и никого не сумею научить.
Это прозвучало почти как клятва. Джаэлл молчал, опустив глаза, а его Учитель устремил взор вдаль и наконец-то позволил себе уплыть из Сумрака в мелодии Чар. На ясном вечернем небе одна за другой вспыхивали звёзды. Конь ровным галопом летел по пустынной дороге к холмам, отмечающим границу меж Кумбрейном, диким краем, и Бастер-Эджем, где располагалась столица, а в ней - дворец короля и резиденция Верховного Магистра. «Диким» Кумбрейн звался потому, что его не накрывало Поле Чар - значит, тут не было и Магистров. И желающим стать учениками Чар-Вэй приходилось выбирать между двумя возможными учителями: или Каэрин из Джалайна, или вэй’Брэйвин - Луч Звезды, королевский советник и около ста лет - бессменный Верховный Магистр Тефриана. Если принять во внимание, что за последние полвека Брэйвин не принял ни одного ученика, рассеянно думал Чен, то остаётся Каэрин - или Странствие. А Странствие опасно для Кружева Чар - на грани Пробуждения оно хрупкое, слабое, как новорожденное дитя. Многие ли отважатся рисковать Кружевом, чтобы выбрать Учителя по вкусу?
От широкого тракта, бегущего сквозь полоску необжитой местности в столицу, отделялась дорога вправо - она дугою огибала каменистые холмы Эдж, на бесплодных склонах которых беспорядочно набросаны были клочки низкого осинника вперемешку с зарослями колючей ароматной каменицы, да поблёскивали тонкими извилистыми нитями речушки, сбегающие в глубокие озёра во впадинах меж холмов. В чёрную масляную глубь такого озера долго смотрел, придержав коня, молодой всадник... оно лежало, казалось, совсем рядом - но и бесконечно далеко, в узкой расселине, куда отвесно обрывался край тропы. «Бездонное, бездушное, ледяное», возникали отрывистые слова в его сознании, «тайна, холод и тьма, как ночное небо надо мною, как моя судьба... как душа вэй’Брэйвина, повелителя Тефриана»... Минуя Бастер-Эдж вместе со столицей, королём Орвейлом из рода Тант и Верховным Магистром, он скакал сквозь ночную прохладу в Таднир - земли, укрытые от бурь и тревог Сумрака его собственным Полем. Таднир, край кустарников, мелких солоноватых озёр и красной глинистой почвы. Владения младшего из пяти Лучей Звезды Тефриана, Ченселина Тариса, Чар-Вэй двадцати двух лет от роду... Чен размышлял о будущем Джаэлла и двух других учеников, о всей Звезде и каждом Луче в отдельности, о своём недолгом детстве... и снова и снова - о человеке по имени Каэрин, который обучал его искусству слушать и сплетать мелодии Чар. На сей раз Судьба охранила его от сражения. Сегодня ему удалось. Что-то ждёт его в тумане грядущих дней?
пятница, 18 сентября 2009
Примечание: в имени Лили ударение на первый слог
Стоило от него отойти, как он порывался подняться. И его раны тут же открывались. Само собой, я хотел уладить всё мирно! Объяснял, что вставать ему рано, он и не сумеет, только напрасно причинит себе боль, а надо лежать спокойно и не мешать мне его лечить.
Я думал, это и без разговоров понятно. Будь я на его месте (Давиат, ну и мысли!) - мне не пришлось бы повторять дважды! Но он... То ли эллин так подействовал, то ли его голова и прежде была устроена не совсем правильно, но слова до него не доходили. Ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Он смотрел странными пустыми глазами, а едва я отворачивался - пытался встать. Падал, терял сознание, иногда тихонько стонал. А мне (кипящему от гнева из-за его тупости) приходилось греть бесчисленные котелки воды, смывать кровь с застывшего под руками тела и часами возиться с целебными травами. А они, кстати, не спешили попадаться на глаза. Отыщи-ка нужную травку среди кучи других, если видел только засушенной или на картинке! А вдруг перепутаешь и вместо лечебной ядовитую сорвёшь? Тут не урок, насмешками не отделаешься! В общем, забот у меня было выше головы и без его капризов.
Увидев, что обращаться к его здравому смыслу бесполезно, я растерялся и полдня молча наблюдал. Готовил ему лекарства, стирая ладони в кровь жёсткими стебельками, и думал: мог бы и не стараться, бестолковое существо опять закопошится, испытывая ненужные страдания и не давая себя вылечить. Наконец терпение моё лопнуло, и я подошёл и ударил его по щеке. И внятно посоветовал не дёргаться, пока я не разрешу. А если он вздумает вновь приняться за старое, одной оплеухой не отделается.
Чувствовал я себя потом паршиво. Боли ему и без меня хватало, да и вообще... мерзко бить слабого ребёнка. Почему, ну почему он понимает только язык грубой силы?!
А он понял: больше не мучил нас обоих, пытаясь встать. Лежал, непроницаемый, как камень, и ни звука не издавал. Я думал, он спит почти всё время, но как-то поймал на себе его взгляд. Пристальный, ледяной - прямо мороз по коже! Глаза у него были удивительные: чёрные-чёрные, отливающие густой синевой; казалось, в них нет зрачков. Или они расширены, как от испуга, удивления или гнева. Сейчас, похоже, и вправду гнев... Несправедливо. Я ведь его не обижаю, а лечу! Изо всех сил о нём забочусь!
Шёл шестой день моего Пути. На ладонях у меня появились мозоли, кожа потемнела от загара. Ел я очень мало: убивать зверей было жалко, да и с готовкой возиться некогда, всё время уходило на травы. Чуть выдавалась свободная минутка, я танцевал с мечом, а потом купался в ручье и дремал под жгучим солнцем, веселясь от мысли, что я, всегда такой осторожный, так безрассудно лезу в бой с жестокими... нет, просто равнодушными, лишёнными жалости стихиями. А стихии отдавали должное моей дерзости: от холодной воды я не простудился, на солнце не обгорел, непривычная пища не доставляла желудку ни малейшего беспокойства. И отцовский меч не валился из ободранных рук, в лесу мы с ним ладили ничуть не хуже, чем дома. А потерю долгожданного Посвящения смягчал плащ Мейджиса - и назвал же он меня Лордом при прощании! А подобные выражения Мейджис на ветер не бросает.
Нет, жилось мне в Лойрене вовсе даже неплохо. Можно бы сказать - отлично...
Если б не Вил! Ледяной взор. Молчание. А как-то раз за свистом меча я услышал тихий плач. Почти беззвучные, сдавленные всхлипывания. Но едва подошёл поближе, звуки утихли, а проверять было бы невежливо, да и сложно: лицо он прятал в одежде, из которой я устроил ему постель. Когда же поднял голову, я не заметил следов слёз. Похоже, всё-таки ослышался... Но сомнение осталось. И тревога тоже. Этот взгляд... Он всерьёз обиделся на тот удар и не хочет меня простить, что бы я для него ни делал?
Я почистил и бросил в котелок трёх рыбок, развёл огонь под котелком и улёгся в тени раскидистого вяза. Сердится или нет, но сейчас он болен и нуждается в уходе. А потом? Уйти молча или попробовать помириться? Дева Давиат, как всё это сложно!
- Где моя минела?
Я вздрогнул. Его голос... в эллине он был полон такого отчаяния, что сжималось сердце. Здесь, в прошлый раз, - дрожащий, слабый, как писк котёнка; и мне было жаль его до слёз и хотелось защитить и согреть. А теперь - острый, как заточенная сталь. Об такой голос и до крови порезаться недолго!
Я встал, вынул минелу из развилки в ветвях и подошёл к нему. Он удивил меня: легко приподнялся на ладонях и сел, скрестив ноги; все движения плавные и грациозные - и не скажешь, что ему больно! Чёрные глаза ожили и сверкали колючими огоньками:
- Без чехла? Трясины! Давно?
Я решил «трясин» не замечать: он же бродяга, он привык к грубым словам. Зато больше не молчит!
- Нет-нет. Я всегда храню её в чехле. Просто я её брал недавно. Я бы не забыл про чехол.
- Ты брал... - сталь оделась в бархат: - Прошу прощения, милорд.
- Да не за что. Не зови меня на «вы», я не люблю всяких почтительных обращений.
Он вздёрнул брови и слегка склонил голову.
- А я люблю. Сьер Тиин - звучит очень мило. Правда?
Он пошутил? Вид у него серьёзный... Или это дерзость? Дерзости от бродяг Рыцарю выслушивать не подобает!
- Извини. Глупая шутка, я понимаю.
В голову настырно лезла мысль: он говорит свысока и смеётся надо мной, причём смеётся недобро. Я с усилием её отогнал и улыбнулся:
- Вот ещё, за шутки извиняться! Странно, если мы станем вести себя... ну, будто совсем чужие.
- Да, странно. Ты ведь так обо мне заботишься. Это же ты прыгнул к Лили? Я у тебя в долгу.
- Никаких долгов, - пробормотал я. Отчего у меня вдруг появилось ощущение увесистой пощёчины? Да я просто отвык с людьми разговаривать! Прав был Мейджис, нельзя всё свободное время сидеть в библиотеке. Теперь мне чудятся насмешки в невинных шутках и оскорбление в каждом взгляде! Как пристально он смотрит, а я опять краснею, и вид у меня дурацкий. Я поспешно протянул ему минелу:
- Возьми. Я ничего не испортил, ты не беспокойся.
- Хорошо играешь?
- Совсем никак. Я просто трогал струны. Она отзывается, как живая, а мне хотелось поговорить хоть с кем-то, кто отвечает...
Я осёкся: похоже на упрёк. Ну и отлично я веду себя - едва успели познакомиться, а я уже требую!
- Мне казалось, - неожиданно сказал он, - стоит открыть рот, и я закричу или разревусь на весь лес. Огонь и боль. И слишком живые сны. Тот Рыцарь обещал убить Лили, если я крикну. Я думал, что прокусил губу насквозь. - Он усмехнулся. - И что я умру. От какого-то кнута... глупо, правда?
Давиат, как мне его остановить?! Вина уходит с искуплением! Заплатил - значит, вины и наказания как бы и не было. Ну зачем он об этом?!
- А в снах я всякий раз вскрикивал в конце, - непринуждённо поведал Вил. - И все вокруг хохотали. И впрямь смешное было зрелище, верно?
- Смешное?! - я ощутил тошноту от воспоминания. - Нет. Совсем нет. Вил... ты лучше забудь. Это прошло. Нельзя отдаваться во власть прошлому. Жить надо настоящим.
- Так учат в Ордене? И ты так умеешь? - он сощурился. - Настоящее. Сны о тех столбах и шрамы на спине, как проснёшься... А, ладно. Главное, Лили жива. А ты часто там оказывался?
- Где? - я не успевал следить за причудливым течением его мыслей.
- Ну, между столбами. - Он смотрел мне в глаза, улыбаясь. - Как это... в эллине, да? Часто?
Я ошеломлённо затряс головой. Ну и вопросы! Час от часу не легче.
- Ни разу. Я поступаю, как мне кажется правильным. Почему бы мне захотелось идти в эллин?!
- М-да, - хмыкнул он, изгибая густые брови. - Мне тоже не хотелось.
- Но ты вошёл за Черту. - Мне не нравилось чувствовать себя смущённым, и оттого я говорил более резко, чем намеревался. - Нарушил запрет. И тебе ещё повезло - тебе же позволили сохранить минелу!
Он задумчиво кивнул. Какое странное выражение на его лице. И взгляд очень-очень странный.
- Да. Они были очень добры. Я запомню на всю жизнь. Особенно тот, высокий. Не скажешь имя?
- Мейджис Эвин Сатсел. - Я думал о нём с нежностью... и, как всегда, с горечью в глубине: самый близкий из всех живых людей в мире. - Лорд Трона.
- Отец? - небрежным тоном бросил Вил.
- Наставник. - Это прошло. Жить надо настоящим. И ты так умеешь? - Отец умер.
- Давно? - отозвался Вил. Я беспомощно смотрел на него, не зная, как прекратить всё это.
- Шесть лет назад. - Это прошло - Он заболел... - Хватит! - Извини, я не люблю вспоминать.
- А мама у тебя где? - спокойно продолжал Вил. - Ты её вообще-то знал?
У меня появилось чувство, что меня раздели и исследуют моё устройство самым простым методом: разрезая кинжалом, где заблагорассудится исследователю.
- Она... за два года до него. Был пожар. Мы жили не в Замке, в домике, из брёвен. Ну и вот...
Он помолчал, склонив голову и пощипывая струны.
- А тебе сколько лет? Семнадцать?
Как вовремя! Ещё слово о моей семье, и я не сумел бы сдержать слёз. Улыбнись, быстро! Вот так.
- Пятнадцать. Два дня назад исполнилось.
Вил хмыкнул и потёр висок.
- Ну надо же. Промахнулся. Теперь того и гляди сливами закидают! - и пояснил: - Это у меня фокус такой - по лицу и голосу возраст угадывать. Народ с ума сходит от восторга. Обычно я не ошибаюсь. То есть, я вообще никогда не ошибаюсь. Поздравляю, ты первый. - Он усмехнулся. - Если я и стихи разучился складывать, останется только к речке - и камень на шею.
Мерцание! Да, иногда люди сами выбирают конец Сумрачного пути. Но неужели он всерьёз?!
- Ты мог бы?.. А как же твоя Лили?
Он вскинул брови и расхохотался. Закашлялся, зажал рот ладонью, но глаза продолжали смеяться.
- А Лили тебе, кому ж ещё? Как в сказке: спасённая красотка достаётся герою, иначе зачем спасать? Послушай, я же пошутил. А ты поверил? Ну, ты даёшь. Я что, похож на полного идиота?
- Не только идиоты так уходят, - пробормотал я. Ох, зря... не стоило мне вообще ничего говорить.
- Ещё ничтожества! - отрезал он. - Слабаки, кому и родиться не стоило. Уж если родился, надо жить, и хоть земля под тобой затрясётся, а удержись! А если настоящее, - он словно выплюнул слово, - меня в реку погонит, я лягу на травку, чтоб видеть небо, и вспомню то «прошлое», какое, по-твоему, нужно позабыть! Пусть потом больно, а не помнить - это разве жизнь?!
Он ударил по струнам, и минела ответила пронзительным вскриком, в котором странно смешались вызов, отчаяние и недобрый ледяной смех. Я судорожно облизнул губы. Он пугает тебя. Почему?! Он слабый, больной, беспомощный... и к тому же совсем ребёнок... да, и тебе стоит его бояться.
- Ты сыграешь мне? - я нервничал и сердился на себя за эти глупости. - Потом, когда поправишься?
Минела отозвалась звонкой смеющейся трелью.
- Конечно. Я буду играть для тебя, пока не охрипну и не сотру пальцы до кости, ты же спас Лили! Кстати, - он прищурился, глядя на что-то за моей спиной, - или ты быстренько снимешь котелок с огня и съешь то, что ещё не совсем сгорело, или он расплавится. Или у тебя особый способ рыбу готовить? - и тихо засмеялся. Тут и я учуял запах, и потом долго суетился у костра, ругая себя самыми обидными словами и стараясь не поворачиваться к нему лицом. А он всё смеялся и смеялся, не замолкая.
___
Я дожидался, пока он уйдёт, как умирающий от жажды ждёт глотка воды. Терзал Лили и прилежно откликался на слова; а когда есть не стал, он не удивился, рыба-то чуток подгорела. Ха. Мне случалось есть и не такое. И мерзко пахнущие комки неведомо чего, от которых в негодовании отворачивались свиньи, и полусырое мясо вместе со шкурой... А его рыба пахла вполне съедобно. Ему я, конечно, этого не сказал. И что горло горит едким огнём, и меня тошнит при мысли о любой еде... Я теребил струны и смеялся. Изо всех сил ему показывал: да, я в порядке, и могу сидеть и играть, и мне совсем не больно!
Он ушёл, и я с облегчением упал лицом в траву. Дрожала каждая частичка тела, спина болела, будто их эллин был всего минуту назад. Всё из-за милого разговорчика с Рыцарем, выбравшим меня в ручные зверушки! Ладно, боль-то ерунда... трясины Тьмы, почему я больше не могу его ненавидеть?!
Бедняков, что надрываются от непосильного труда и гнут спины перед высокомерными богачами, в Тефриане не было. Таких богачей, впрочем, тоже. Иные люди обладали немалым достатком, но зависти или подобострастного неискреннего почтения они у прочих не вызывали. В Тефриане не было принято считать монеты в чужих карманах. Тугой кошелёк важен лишь для его хозяина в ярмарочный день; а остальным что за дело? Всегда найдётся тот, у кого добра больше, чем у тебя, или дети умнее, а то, к примеру, подруга красивее. Так уж Сумрачный мир устроен. Коли у тебя от того голова болит, остаётся лечь да помереть, потому как мир не переделаешь. Люди Тефриана могли позволить себе подобные рассуждения. Неурожай, засуха, недели проливных дождей, наводнения, что смывают почву с полей и рушат дома, страшные болезни, от которых вымирают деревни и города подчистую, - о таких напастях они знали лишь понаслышке, из старых-престарых бабкиных сказок. Да и сами бабки тем сказкам не больно верили. В далёком прошлом остались и другие беды, сопутствующие людскому роду: торговля телами и судьбами, достоинством и честью. Тефриан был королевством свободы и независимости - для подданных любого пола, возраста, происхожденья и достатка. Свобода и независимость - дети знали эти слова с пелёнок, и вырастали и старились, не ведая подлинного их смысла, так как не встречались с угнетением и насилием. Какому-нибудь голодному оборванцу и в голову не приходило, что он должен преклоняться перед деньгами, знатностью или властью - и даже перед могуществом Чар-Вэй, какое приобреталось многолетним изучением ткани Чар, из которой сотканы людские души, незримой ткани, рождённой слиянием бесплотного Мерцания с осязаемым Сумраком.
Так уж сложилось в Тефриане, что каждый, от бездомного бродяги до короля, уверен был в глубине души: путь свой избрал он сам, и не насмешкой Судьбы, а его же волей и побуждениями создан любой изгиб этого пути, будь он гладок, как бархат, или полон рытвин и острых камней.
Но был путь, что лишал человека права на гордость и свободу выбора. По глубокому убеждению всех остальных, менестрели были созданиями жалкими - бездельники, попрошайки и лицемеры. Само собой, такие существа достойны лишь презрения и насмешек! На худой конец, унизительной жалости свысока. О, женщины-менестрели - дело особое! Женщины от природы хрупки и уязвимы, их часто уносит на путь менестрелей почти против воли, когда на нежные их души обрушиваются неистовые ураганы чувств, удары молний, против коих беззащитно женское сердце. Но менестрели-мужчины - у них не было, не могло быть подобных оправданий. Их не за что было щадить. И их не щадили.
И был путь, что приводил к стенам, окружённым запретами, непонятными обычаями и странными слухами. Орден. Рыцари Света, живущие по своим собственным законам. Самоуверенные, надменные Рыцари, с раннего детства постигавшие искусство сражений, и никто не владел этим искусством лучше сыновей Ордена. Рыцари, которые не так уж ценят свободу - ведь они следуют Заповедям. И главная, первая Заповедь - не лишать жизни тех, в ком горит искра Мерцания Изначального. Не убивать людей. Жизнь человека бесценна, и кара за её уничтожение - изгнание из Ордена навсегда.
... Я в трактирах всяких историй о Заповедях наслушался досыта. И жалел чудаков-Рыцарей, потому что верил, дурак. Ну, зато теперь поумнел. После нежного приёма в гостеприимном Замке Эврил - «жизнь человека бесценна»? А разве ты для них человек? Люди, про которых та Заповедь, не шляются по дорогам с минелой, не смеются в ответ на плевки в лицо и в душу. Всё верно, менестрели не люди...
И не место менестрелю рядом с Орденом! Мало мне их эллина, так терпи ещё и это - заботы Рыцаря. Ненавижу проклятую беспомощность. Ненавижу этого щенка из Ордена. Трясины, зачем он возится со мною, зачем?! Вертится вокруг, касается меня, смотрит своими серыми глазищами. Рыцарь. Он может сделать со мной всё, что захочет. Всё. О, боги.
Тихо, малыш. Не суетись. Как если на бира наткнёшься в лесу: замри, зажмурься и проси добрых богов, чтоб зверюшке не захотелось кушать. Авось пронесёт.
Ох, странный у нас вышел разговор! Я собирался быть робким и тихим, не поднимать глаз, всячески выказывать почтительность... и отличный этот замысел сразу пошёл в трясины, едва я увидел Лили без чехла. Рявкнул на него, чуть в драку не полез, идиот несчастный! И ждал, что он снова меня ударит... а он смутился. И держался совсем просто, нос не задирал... Трясины Тьмы, он понравился мне?!
Нет, конечно, нет. Ну, иногда... и вовсе ничего не значит! Ну, он говорил с Лили... а когда я пристал к нему с вопросами об отце и матери, он не велел мне заткнуться, а отвечал, а в глазах была такая боль, что мне стало до тошноты стыдно, и я быстренько сменил тему.
И фокус с «ошибкой» в возрасте (угаданном с точностью до недели, как всегда) не имел ожидаемого успеха. А ведь детям обычно льстят такие ошибки! Мальчишке должно было понравиться, что ему прибавили целых два года сверху. И мне бы на его месте понравилось. А он будто и не заметил.
Рыцари не лгут, крутилось у меня в голове, одна из Заповедей как раз про это... А притворяться им можно? Делать вид, что чего-то не видишь, не понимаешь... скрывать чувства, скрывать отношение... к менестрелю, например? Низкому созданию, чьё место в эллине... Скрыть настолько ловко, чтобы обмануть специалиста по всяческому скрыванию. Других выдаёт манера говорить и глядеть, заминки между словами или, наоборот, более быстрая и скомканная речь, бегающие или вовсе опущенные глаза... глаза у него серые, а у мамы были серые с коричневым, немножко похоже... Тут мои мысли окончательно завязли, как мушка в сосновой смоле. Мама-то тут при чём?! Нелепое сравнение... Моим щекам стало мокро, а он, как назло, обернулся, и поди успей вытереть слёзы, мастер ты скрывать или нет! - но тут я понял, что и по его лицу текут капли, всё больше и больше, и ветер размахивает ветвями, а его светлые волосы стремительно темнеют от влаги. Днём летнего знака Трона никакого дождя быть не должно. Неоткуда ему взяться сухим жарким летом. Время дождей - ночи, и это лишь несколько капель тёплой водички, а если б не работа Магистров Вэй, и тех бы не видать. Однако сейчас, видно, не только в моей голове, но и в природе всё смешалось: дождь не просто был, а полил вовсю под завывания ветра, небо совсем почернело, а с деревьев начали отрываться мелкие веточки - настоящая буря, прямо как в конце осени! Я бы точно решил, что сплю, а лицо мокрое по той же причине, что последние два года каждую ночь, и в ушах гудит не ветер, а «подарок» рыцарского эллина - но только тепло и дыхание Рыцаря, сжавшегося рядом, было не сном. И кожаная куртка надо мной, накинутая на четыре палочки, - тоже. Я закрыл глаза: уж если отбрасывать его куртку, очередное проявление его дурацкой заботы, бесполезно (дождёшься новых пощёчин, а сделает всё равно по-своему), то лучше и не смотреть. Ну его в трясины.
Непонятный ливень, слава Мерцанию, скоро закончился, и он забрал свою куртку, встряхнулся, как щенок после купанья, и наконец-то отстал. Принялся возиться у бывшего костра. Вот и славненько. За такую радость и промокнуть не жалко, спасибо неизвестному Вэй - избавил меня своим неурочным дождём от общества Рыцаря надолго! Из сырого дерева быстро он огня не добудет.
Но как я рисковал! Взгляды свысока, смешки и дерзости... зачем?! Боги знают, чего мне это стоило! Менестрелю осторожность нужна. Смиряться, терпеть, держать язык за зубами. И сам целее будешь, и все довольны. Что ж я вёл себя так нахально?! Изобразил эдакую надменную штучку с деликатностью и обаянием камня из горного водопада, сам промёрз до костей, себя слушая! А он был такой мягкий и застенчивый, и всё время краснел... Трясины, мне здорово повезёт, если это не то, о чём шепчутся в трактирах с ухмылками да смешками! А ведь наверняка. Мерцанье, ну я и влетел! Мне бы не здоровым притворяться, не трепаться с ним, а лежать бревном и стонать во сне, и тогда на время он оставит меня в покое. И уходить как можно скорее. Слава богам, я умею быть тенью в лесу. Затаиться, переждать, если примется искать... а он-то, конечно, примется... Отчего я так думаю о нём?
А странное дело с этой бурей, как ни глянь. Случайно такого быть не может, сил-то сколько ушло...
Что же, трясины Тьмы, я всё-таки о нём думаю?
четверг, 17 сентября 2009
Примечание: в имени Лили ударение на первый слог
Всадник в белом был мрачен, как грозовое небо над его головой. Конь прядал ушами и раздувал ноздри, словно чувствуя приближение опасности; но тот, кто вышел из зарослей на поляну, опасным не выглядел. При нём не было даже оружия. А у всадника оно было: c пояса свисали ножны чёрной кожи с золотым тиснением. Он застыл в седле, белый воин на белом коне, свет против тьмы - так как второй казался созданием ночи в чёрном, до земли, плаще, скрывающем его фигуру, лицо, возраст и пол - всё. Кроме непреклонности. Всадник, молодой и очень бледный, положил руку на рукоять меча. Второй поднял голову, капюшон плаща упал, густые иссиня-чёрные волосы потекли ему на плечи.
- Зачем ты здесь? - спросил он. - Ты не можешь меня остановить. Только не ты.
Всадник приоткрыл бескровные губы, но промолчал.
- Пропусти, - с едва уловимой мягкостью сказал человек в чёрном. - И уходи. Тебе здесь не место.
- Ты не пройдёшь. - Голос всадника был тихим и острым, как сталь. - Ничего не выйдет. Пока я жив.
- Значит, ты умрёшь.
- Ты убьёшь меня?
Человек в чёрном прямо смотрел ему в глаза.
- Да. Да, если вынудишь. Ты знаешь, что я могу.
Меж грозовых свинцовых туч, затянувших небо, пробился ослепительно-яркий луч солнца.
- Знаю. Я всегда это знал.
- Уходи! - Тот, в чёрном, почти молил. - Ну, убирайся! - он тоже был молод. И очень, очень красив.
Молния слепящей вспышкой разрезала небо, и оглушительно ударил гром. Ветви отламывались с деревьев и летели в белого всадника; потом и сами деревья принялись с грохотом валиться вокруг него. И горела трава. Горел воздух. Огненные стрелы, ледяной дождь, плети из взбесившегося ветра - всё для него одного. Конь плясал под ним, дрожал и всхрапывал от ужаса; он же оставался невозмутимым, холодным, недоступным для атак. Стихии, обратившиеся в злобных чудовищ по воле его врага, бесновались вокруг него, грозя исхлестать до крови, растерзать на куски, уничтожить, - но плащ остался белоснежным, и ни разу он не дрогнул, и ни один удар не достиг цели. Он произнёс имя, и буря улеглась... и он поднял меч, заблиставший синим льдом, и направил на врага.
Юноша в чёрном стоял на коленях, склонив голову. Всадник спешился, подошёл, позвал. Серое, мёртвое лицо. Мёртвые, навсегда опустевшие глаза... мёртвая душа, навеки лишённая волшебной силы.
- Убей меня, - сухими листьями упали слова с его губ.
- Нет, - отвечал победитель.
- Ты уже сделал это. Уже можно.
- В таком случае, зачем мне делать это второй раз?
Он вложил меч в ножны и пошёл к коню. Чёрная тень взметнулась за ним, он резко обернулся, но поздно. Он запоздал лишь на секунду, но второму её хватило, чтобы выхватить нож из складок плаща и вонзить в своё сердце. И его враг лежал, тихий и неподвижный, и прекрасное юное лицо даже в смерти было более живым, чем в миг, когда белый рыцарь убил его Силу. Победитель стоял над ним и долго смотрел. На белоснежных одеждах алели капли крови - брызги, от которых он не успел отстраниться.
«Кровь не смывается с белого. Надо будет сменить рубашку. И достать другой плащ».
Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами... По его щекам скользили слёзы, оставляя блестящие солёные дорожки...
Она нахмурилась и сказала: «Нет». К чёрту слёзы. Нечего на предателей переводить грусть-тоску. Сейчас попусту израсходую «сентиментальность», а её и без того мало осталось. «Назад... Стоп».
Он вскочил в седло и медленно поехал прочь. Эти места были памятны ему, связаны с радостью и светлыми мечтами... Он сощурился и выхватил меч: из зарослей, глухо рыча, сверкая алыми глазами...
«Ах, ч-чёрт!.. этот сторож - прямо как бомбу за спиной взорвали! Вот так всегда - как только что-то интересное, непременно в комнату лезет какой-то родитель. Закон подлости во всей красе!»
Голошлем исчезает в ожерелье на шее. На дисплее - домашнее задание по истории Дозвёздной Эры.
- Лэйси, ты занята? Извини, я на минутку...
«Какие мы деликатные. Ясно, нельзя травмировать мою хрупкую психику бестактным вопросом, не сижу ли я вместо уроков в игрушке. Я же дитя в расцвете переходного возраста. Недоверие любимой мамочки обеспечит мне комплекс неполноценности на всю оставшуюся жизнь...»
- Мы вернёмся поздно, ты проследи, чтобы малышка снова не забралась в канал-Полночь, ладно?
Дверь закрывается. Чудно, усмехается она: ревизия прошла успешно. Больше её сегодня не тронут.
Фан-шлем тюльпаном расцветает из ожерелья. «Украшение», миленький пустячок... дороже, чем всё прочее компьютерное барахло, вместе взятое, включая круглосуточный фан-вход в свободном режиме. Не дешёвая игрушечка, но зато можно убежать, расслабиться... жить. Только там её настоящая жизнь!
«На чём я остановилась? Ах да, дракончик! Голодный, небось. Или фантом. «Вход». Ну, поехали».
Всадник сощурился и выхватил меч. Из зарослей, глухо рыча и сверкая алыми глазами...
Мне казалось, я разучился двигаться: я не мог даже опустить ресницы или разлепить сжатые губы. Я никогда ещё не видел, как это бывает в эллине. Давиат, зачем я-то здесь?!
Да ни за чем. Случайно. Я уже вставил ногу в стремя, думая: полететь бы, как птица, и кричи во весь голос, смейся или рыдай, ведь услышит лишь ветер... Тут всё и началось. Шумной суеты у нас всегда хватало, но сейчас в ней появилось нечто новое, необычное... тревожное. Конюхи с оживлённым видом устремились на шум. И я, как последний дурак, расседлал явно недовольную таким поворотом Кусаку и пошёл следом. На главную площадь Замка, к мужчинам, женщинам и детям, окружившим эллин. Всегда немой и бесплотный эллин, который сейчас заполнен.
Пока Лорд-Смотритель излагал суть дела, с мальчиком возились трое: Рэйд, дежурный из Внешнего Круга, и двое ребят, которых он позвал помогать. И, конечно, один из них Кер! Ему всегда так везёт. Белый, как мел, и руки дрожат. Какое счастье, что я замешкался у конюшен, ведь мог оказаться на его месте... Нет, я не мог! Меня не должен касаться этот кошмар - принимать участие в наказании... кого угодно! Даже менестреля, который нарушил Черту. Низкое создание без достоинства и чести.
Его поставили меж двух столбов, лодыжки раздвинутых ног сжали колодки, на узкие запястья легли кожаные петли. Цепи, прикреплённые к петлям, рванули руки в стороны и вверх. Тонкий, худой, все рёбра видно под молочно-белой кожей. Длинные, до острых лопаток, иссиня-чёрные вьющиеся волосы. «Кнут запутается в них... Дева Давиат, зачем так натягивать цепи?!»
Рэйд собрал волосы в пучок и перебросил ему на грудь. Дёрнул сильно - наверняка причинил боль. Менестрель молчал. Всё время. Я стоял совсем близко: меня пропустили вперёд, а я не успел вовремя сообразить, к чему идёт, и потихоньку отсюда смыться. Вот уж чего я никогда не хотел - смотреть на такое! Десять ударов. Наказание менестрелю, который осмелился пролезть в Тень Ордена и издавать тут шум, самоуверенно именуемый подобными людьми «музыкой». Его минела - в руках Сэвила Грана, Смотрителя. Рэйд хмурится, кладя руку на рукоять кнута. Бедняга. Только успел войти в Круг - и вдруг оказывается, что одной из твоих обязанностей станет такая грязная работа!
Мальчик облизнул губы и чуть повернул голову. И глянул прямо на меня. Прямо мне в глаза.
Кнут ожил, взлетел, опустился. Звук, который будет преследовать меня ночами. Он повис в густой тишине, не желая уходить. Других звуков не было. Ни единого. Кнут хлестнул снова. И, проклятие, я был так невыносимо близко! Снова... Я чувствовал себя слабым и больным, мне было холодно и жарко одновременно, и дико хотелось растолкать толпу и убежать как можно дальше от алых капель крови на белых камнях, от звуков кнута, бьющего так сильно... от его глаз.
С него сняли оковы. Теперь Рэйд обращался с ним куда мягче: вина уходит с искуплением. А он вёл себя достойно: не кричал, не молил, не плакал. Принял расплату, как Рыцарь... Ох, я совсем спятил! Сравнить Рыцаря - с менестрелем?! И где, интересно, была стража? Надо сказать Милорду - может, мы сами должны охранять Черту? Если меня заставят взять в руки кнут, я просто грохнусь в обморок!
Он стоял в круге, склонив голову, и выглядел... усталым? Опустошённый, вот это слово. Будто ему всё равно. Ни стыда, ни облегчения, ни желания поскорее уйти. Что творится у него в сердце?
- Приведи себя в порядок и убирайся, - велел Гран и поднял минелу, готовясь бросить её на камни.
Мальчик ожил во мгновение ока: вскрикнул, рванулся к Грану и упал на колени к его ногам.
- Милорд, зачем?!
- Встань и отойди, - процедил Гран, не глядя вниз. - Оденься.
- Пожалуйста, не надо! Милорд!
- Таков закон, - нахмурился Гран. Голос у него был растерянный. - Менестреля, который играл или пел в Тени, ждёт кнут в эллине, а его инструмент будет уничтожен. Одевайся и уходи отсюда.
- Нет!
Я вздрогнул: так кричат от боли смертельно раненые звери.
- Не убивайте Лили, милорд, она же не виновата!
- Лили? - Гран с недоумением посмотрел на мальчика, обнимающего его сапоги. - Кто это, Лили?
- Минела. - Он закусил губу. - Я её сюда принёс, делайте со мной что угодно, но её пощадите!
Рэйд попытался за плечи оттащить его от Смотрителя, но безуспешно: мальчишка вцепился крепко, как болотная пиявка. Я словно видел какой-то отвратительный сон и никак не мог проснуться.
- Проклятье, - пробормотал Смотритель и резким движением взметнул злосчастную минелу вверх. Мальчик тихонько охнул. В расширенных чёрных глазах затанцевало безумие.
- Постойте, Сэвил.
Гран облегчённо вздохнул: теперь не он тут главный, не ему принимать решение. Так Милорд тоже здесь, а я не заметил... Он неторопливо шёл к эллину - Мейджис Сатсел, Посвящённый Меча, выбором братьев Лорд Трона. Мальчик блеснул на него глазами из-под растрёпанных волос, вдруг стремительно метнулся к нему и почти лёг перед ним, дрожа всем телом, как после купания в зимнем озере.
- Перестань лизать мои сапоги и подними лицо, - ровным тоном (тем самым, от какого мне всегда делалось зябко) произнёс Мейджис. - Ты смеешь сопротивляться наказанию за проступок, который, бесспорно, тобою совершён. Рискуешь напроситься на новое наказание. Ты понимаешь?
Он вскинул голову, с усилием глотнул.
- Да, милорд.
- Вот как. - Мейджис с иронией поднял брови. - Объясни мне и достойным лордам, что даёт тебе право требовать? Почему в твоём случае я должен изменить закон?
- Вы не должны, но вы можете... - он хрипло кашлянул. - Лили... маму так звали. Она умерла. Два года назад. Мы с нею вдвоём играли и пели. Это её минела. Она живая для меня, милорд! Мы друзья, и дороги у нас общие, и память. Я люблю её. Как человека. Ведь Рыцари людей не убивают!
- Любовь - жестокое чувство. - Мейджис прищурился. - А отец твой где, и чем занимается?
- Он умер до моего рождения. Я о нём ничего не знаю. Вот, - он сжал дрожащими пальцами кружок тёмного металла на шнурке вокруг шеи: - Мама надела, когда я был ребёнком. В память о нём.
- Ребёнком, - непонятно протянул Мейджис. - Так. А теперь ты мужчина, стало быть. Твоё имя?
- Вил... Вилрей Тиин.
- Сколько тебе лет, Вилрей Тиин?
- Тринадцать. Милорд, пожалуйста!
- За любовь платят, Вил. И за милость - также. Хочешь заплатить за свою Лили?
Мальчик судорожно всхлипнул и припал губами к его руке. Мейджис отступил, брезгливо морщась.
- Будешь вести себя, как трусливая избитая собака, я передумаю. Эти рыдания и сопли - да или нет?
- Да, - выдохнул мальчик.
- А цена?
Мальчик, не поднимаясь с колен, гибко распрямился, отбросил со лба массу спутанных волос.
- Мне всё равно, если для Лили.
«Он лжёт - или он больше, чем кажется. Низкие души неспособны на жертвы такого рода!»
Милорд смотрит пристально. Опасный взгляд. А во мне растёт какая-то странная боль, всё сильнее и сильнее. Когда эта проклятая пытка кончится - попрошу, наконец, у Милорда танец, сталь со сталью. Если есть раны на теле, то раны в сердце меньше болят... Почему, почему он так долго молчит?!
- Ну что ж, Вилрей Тиин. Коли ты ребёнком себя не считаешь, то плати, как мужчина. Ещё десять ударов. Один звук - и твоя минела полетит на камни, а ты - за Черту. После всех десяти. Принимаешь?
- Да, конечно. - Его глаза казались огромными чёрными ямами на бледном лице. - Спасибо, милорд.
Его голос был пресным и прохладным, как талая вода. Он встал и пошёл к столбам, высоко вскинув голову. Бесстрастное лицо - ни смущения, ни страха. Зато мне было страшно: я был почти уверен... и это случилось - он смотрел на меня в упор. «Он знает, что умрёт». Цепи лязгнули. Мерцанье, зачем?! И почему Мейджис позволил?! Боги, мы же убиваем его!
Я чуть не вскрикнул в миг удара, а он зажмурился, но молчал. Только вздрагивал, когда кнут опускался. Из-под зубов, впившихся в нижнюю губу, текла кровь... Меня мутило от запаха крови, в глазах алый туман, удачно, что я позавтракал легко и давным-давно... На пятом ударе из-под сомкнутых век поползли слёзы. Пожалуйста, молил я неизвестно кого и о чём, ну пожалуйста, не надо, не надо!
Восемь. Как страшно боль искажает лица! Девять. Не шевельнулся. А жив ли он ещё? Десять. Лишь бы не упасть на камни, где его кровь. Умрёт он или нет - но я уже никогда не буду прежним.
___
Он с усилием вскинул голову и разлепил веки. Вздохнул (получился хриплый стон) и улыбнулся. На миг его глаза вспыхнули почти безумным торжеством. С него сняли цепи, бережно придержав за руку, когда он качнулся к столбу; он резко вырвался, словно попытка помочь оскорбила его. Закусив губу, расправил плечи и медленно пошёл к минеле, ожидающей его в руках Лорда-Смотрителя.
«Иди. Держись прямо. Мама, прости, я... Нет! Ты дойдёшь. Хватит валяться у них под ногами, как грязная тряпка. Голову выше. Они не сломали тебя, просто высекли, какая ерунда! Мама, как душно…».
Он взял минелу, повернулся к Грану спиной и направился к своей одежде. И его пальцы разжались.
«Ну, вот и всё» - обожгло ещё одним ударом. Мир потемнел и закружился, земля ушла из-под ног... и время потекло вязко, как мёд: он падал - и Лили падала тоже - и светловолосый мальчишка, который так странно сжимал губы и краснел... прыгнул к нему, вытянув руки. И всё стало чёрным.
Энтис даже не успел толком осознать, что делает: его словно толкнули сзади. Зато его тело, похоже, отлично знало, как поступать. Поймать минелу на волос от камня, подхватить мальчика... рассечённая кожа была скользкой от крови; он упал на колено с размаху, но ни минелы, ни мальчика не выронил. И выдохнул с шумом. Всё заняло лишь миг между вдохом и выдохом.
Он бережно положил мальчика и минелу на каменные плиты, мельком глянул, как по серой ткани на правой ноге расползается багровое пятно, выпрямился в струнку и приблизился к Мейджису. Учитель и второй отец последние шесть лет... Энтис ждал. Лорд Трона испытующе смотрел ему в лицо.
- Мой мальчик?
- Милорд. - Он на миг закрыл глаза, вспоминая, как люди говорят и дышат. - Я должен уйти. С ним.
- Через три дня, - напомнил Лорд Трона, - тебе исполнится пятнадцать лет. Посвящение, Энтис.
Слава богам, он больше не боялся расплакаться: рывок к минеле сжёг все слёзы. И сомнения тоже.
- Это Путь Круга, милорд. Он сильнее моих желаний... нет, он и есть все мои желания. Милорд, я не сумею принять Посвящение, если оставлю всё как есть! Вы меня отпустите?
- Кто вправе не отпустить Рыцаря на Путь? - Мейджис усмехнулся. - И много ли изменят три дня? Иди, если сердце зовёт. Знаки или годы пройдут, здесь тебя встретят с радостью и любовью.
- Я знаю, - прошептал он, склоняя лицо и позволяя мягким локонам скрыть его от всего мира.
- Ну, до встречи... Лорд Крис-Тален.
Он удивлённо встрепенулся. Мейджис сдержанно кивнул:
- Исход испытаний зачастую предсказуем. Не узор на коже делает мальчика мужчиной и Лордом. А ты готов и к испытанию, и к Пути. Я вижу, меч с тобою. Отчего?
- Мы неразлучны последние дни, - он сглотнул комок в горле. - Не знаю, милорд. Прощайте.
Он шагнул было к маленькому менестрелю, но крепкая рука ухватила его за плечо.
- А плащ? - голос смеялся и укорял, но нежно: - Собрался за Черту без единого знака Ордена? - и не успел смутившийся Энтис придумать ответ, как Лорд Трона расстегнул агатовую пряжку у ворота, сдёрнул широкий белый плащ и окутал им плечи юного Рыцаря. Тот просиял. Слова не шли на язык, влажный туман застилал лица... Мейджис взял его за плечи, тронул губами лоб, а затем развернул и ласково подтолкнул. К мальчику Вилу и старой десятиструнной минеле.
___
Нести его было легко. Минела за спиной - и та казалась тяжелее! Ветхая накидка менестреля, в которую Энтис укутал свою ношу, вмиг сделалась багровой и влажной. Вслед ему смотрели. Пристально, заинтересованно, удивлённо. Что они о нём думают? Однако пользы в таких размышлениях Энтис не видел. В сущности, ему было это безразлично. Более важный вопрос занимал его: отнести мальчика за Черту и уже там заняться лечением - или зайти в чей-нибудь дом и воспользоваться услугами хозяев? Второй вариант кажется разумным... Но эти странные взгляды! Энтису не хотелось принимать помощь от людей, которые так смотрели. А он привык поступать в полном соответствии со своими желаниями, и никак иначе. Вот он и шёл, высоко вскинув голову, мимо ферм, мельниц, амбаров, конюшен и прочих крестьянских строений и старался не обращать внимания, что лёгонькое тело всё сильнее оттягивает руки. А кровь на руках делается липкой и холодной...
Стражники подняли руки к шляпам, приветствуя Лорда на Пути: иной причины для пересечения Черты пешим у Рыцаря быть не могло, это знали все, живущие в Тени Ордена.
«Тень Ордена. Разве свет отбрасывает тени? Но от стен Замка теней достаточно… Не об этом думай, глупый, а решай, куда идти дальше! Не то дождёшься, что он умрёт у тебя на руках!»
А куда идти? Выбор, в сущности, невелик - дорога-то одна. Если шагать на север, выйдешь на тракт; и через две недели пешего пути будет город Северин. А пойти на юг - вскоре окажешься в Лойренском лесу. Он уже отсюда виден: кроны могучих вязов кажутся окутанными синеватой дымкой, словно до неба достают и впитывают его цвет. Лес огромный - много дней надо, чтобы обойти вокруг не обжитых людьми земель, сплошь заросших деревьями, травами да густым кустарником. Именем леди Лойрен лес назвали три столетия назад; а сколько веков ему на самом деле - никому не ведомо. Древний лес... и не представишь маленьким человеческим умишком, сколько разных людей он повидал, сколько костей легло под его корни, смешалось с землёй да палыми листьями, давая жизнь юным побегам...
Ох, что это вдруг нашло на него?! Ну и странные же мысли! Он тряхнул головой, отгоняя мрачные видения крови и белых костей среди мха и цветов. Лес - это родниковая вода, душистые травы, звонкое пение птиц. Всё, о чём так часто он грезил, что тщетно искал в ухоженных садах Тени... и куда сегодня хотел умчаться верхом наперегонки с ветром, когда седлал Кусаку. Он улыбнулся и свернул на узкую дорогу, убегающую вглубь зелёных зарослей. Лойрен звал, и он поспешил на зов. Покидать дом было грустно - но шелест ветвей, смешанный с птичьими голосами, без труда заглушил эту грусть. Деревья, словно стражи, расступились перед ним - и, почудилось ему, сомкнулись за ним глухой стеной, отрезая дорогу назад. Сердце испуганно сжалось, но он не обернулся. Время для возвращения придёт. Сейчас же его путь - вперёд. Только вперёд!
Ноша ощутимо прибавила в весе и тяжелела с каждым шагом. Руки и плечи ломило. Дыхание то и дело прерывалось; воздух из лёгких выходил с хрипом и свистом. К счастью, вскоре он углядел меж деревьев просвет и, шатаясь, побрёл туда. Стоило остановиться, как ноги подогнулись, и он упал на колени, кусая губы и крепко прижимая мальчика к себе. Положив его и минелу, Энтис растянулся в траве и тихонько застонал от наслаждения: это было чудесно. Позабыть о времени и сотне всяческих дел, никуда не идти, ничего не тащить... Он широко раскинул руки и засмеялся, глядя в чистое синее небо. Вот так он мог бы лежать целую вечность!
Приглушённый стон вернул его сознание к реальности, а взгляд - в буквальном смысле с небес на землю. Ему, конечно, давно следовало позаботиться о мальчике, а уж потом нежиться под солнышком! Стыдясь своего легкомыслия, он не без труда оторвал спину от земли, затем встал, стиснув зубы, - все мышцы болели и отчаянно сопротивлялись любому движению, - и поплёлся на слабый шум воды. И только у ручья вдруг понял, что никакой посудины, пригодной для переноски воды, у него нету. И ему, похоже, не из чего напоить мальчика, кроме собственных, не очень-то чистых ладоней.
Я услышал стон. И голосок дуплянки: птичка застрекотала, замолчала и вновь завела назойливую мелодию, от которой у меня невыносимо болела голова. Стон был тихий и хриплый. Человеку очень больно. Наверное, он умирает. Уже ступил в зыбкую ткань Мерцания Изначального. А я валяюсь тут бревном вместо того, чтобы спешить на помощь! Где-то рядом человек сражается со смертью, а я...
В следующий миг я понял, что стонал я сам. И это мой голос такой охрипший и чужой. И это меня боль грызёт огненными зубами. Темно, и голова тяжёлая и горячая, и во рту сухо и жарко, как в раскалённой печи. Шум воды... вода меня окружила, грохочет и плещет в ушах, так почему же я в огне?
И ведь белые камни, я падал на белые камни в алых брызгах, где же они? Два столба, и цепи, и свист кнута. Я заставлял себя шагать по тем камням к человеку, нет, Рыцарю... с Лили в руках. Лили!
Я попытался встать. Боль тотчас напомнила о себе: пронизала сотнями молний всё тело, от макушки до пяток. Я бессильно рухнул в траву... вот прелесть, ну прямо лягушка после знакомства с тележным колесом! Ещё разок. Я задохнулся от новой порции огня, но сумел приподняться, опираясь на ладони; успел ещё заметить чьи-то коричневые сапоги из мягкой дорогой кожи, и боль хлестнула по глазам слепящей тьмой. Руки превратились в вату. Неужели это я издаю такие жалобные звуки?
Небо было удивительно синим. Синее, чистое, звонкое. Полететь бы птицей туда, ввысь, в синеву... мама, ты дашь мне крылья из ветра? Нет, из струн, хрустальных мелодий, мама, Лили... о, Лили! Нет!
- Хочешь пить? - спросил незнакомый приятный голос.
- Лили, - выдохнул я. - Она умерла? - слова в кровь обдирали горло, язык и губы. - Скажи мне сразу.
Моя голова легла на что-то мягкое. И руки... такие уверенные и нежные. Единственным человеком, который так прикасался ко мне, была моя мать, умершая тысячу лет назад.
- Она здесь. С ней всё в порядке. Всё хорошо.
Самое главное до меня дошло. И навалилась боль, и тьма, и невероятная усталость - всё разом. Лицо надо мною расплылось и закачалось в струящемся тумане.
- Где мы? - О боги, сейчас я потеряю сознание, неужели я проснусь на белых камнях?! - Орден не пахнет травой...
Туман стал дымным и жёг глаза и рот.
- Кто ты?
- Энтис Крис-Тален, - произнёс ясный голос, - из Замка Эврил. Ты пей, а то вода стекает в землю.
Вода? Откуда у воды такой странный, чудесный вкус? Я улыбнулся. Умирать не так уж и страшно. Остаётся только одно. Я должен сказать, пусть голос уходит, а язык не хочет ворочаться во рту...
- Энтис... - к счастью, я вспомнил имя. - Лили... не оставляй. Люби её...
___
Обморок то или смерть, он не знал. Но со смертью примириться не мог: такой исход был слишком несправедливым! Чудом спас минелу, отложил долгожданное Посвящение, из последних сил дотащил мальчика сюда - и всё лишь затем, чтобы здесь его и похоронить?! И воротиться в Замок в тот же день, когда и ушёл, приобретя лишь воспоминание о смерти в ещё живых глазах, букет ночных кошмаров да десятиструнную минелу по имени Лили? Ну нет! Этого слишком мало. Он отправился в странствие в поисках чего-то большего; и он это найдёт - что бы оно ни было!
А для начала - мальчик не должен умереть. Не должен! А если умер (Энтис зябко повёл плечами)... ну, в таком случае ему придётся ожить! Ведь Энтис Крис-Тален так желает, а всё, чего ни желал Энтис, обычно попадало ему в руки. Значит, никого хоронить сегодня не понадобится.
В капюшоне плаща много воды не натаскаешь. Лучше самого Вила поближе к ручью отнести... да его просто вывернет наизнанку, если он снова коснётся липкого от загустевшей крови тела! Но как ни вертись, а касаться-то надо. Но сначала - вымыть. Потом поискать целебные травы и какую-нибудь еду. И ещё не худо бы придумать, как развести огонь и в чём согреть воды...
Он удовлетворённо вздохнул и откинулся на мягкую спинку кресла, сплетя на затылке ухоженные длинные пальцы. Пьянящее, острое возбуждение - наверное, то же ощущает и зверь, готовый к прыжку из засады... долгой, долгой засады! «Терпение». Терпение и точный расчёт. Ну, второе свойственно ему от природы; терпению же пришлось научиться. Учиться он умел! Сперва - залог выживания. Затем - путь к победе. Извилистый выпал ему путь, и не короткий, но вот и близок конец... нет - начало! Начало подлинной, ничем не сдерживаемой власти. Власть, могущество, исполнение самых неосуществимых и дерзких желаний. Плата за вынужденное терпение, годы (о нет, много десятилетий!) выжидания в тени, опасливые, крохотные шажки - других он не мог себе позволить. Он, достойный летать, обгоняя ветер!
Он потянулся в удобном кресле и усмехнулся: сейчас он мог бы замурлыкать, как довольный кот. Он был совершенно прав, думая, что его маленькая мышка не заставит себя ждать. И уже в пути. Как, чёрт возьми, приятно, когда твои расчёты столь верны! Он бросил взгляд на календарь. Хм, впрочем, не совсем. Но ошибка мала - всего три дня, и те в его пользу. И всё же... что побудило мальчишку уйти раньше? А, неважно. Здесь нет сложных причин, достойных обдумывания. Пылкий, нетерпеливый - в точности как те двое, что давным-давно в земле... да ведь и сам он был таким когда-то. Все они таковы.
«Итак, началось». А в общем, это та же игра шэн, любимая им с детства. Один из трёх его камушков сделал свой ход. Второй - тщательно подготовлен для броска. И попадёт именно в ту ямку, для которой предназначен. Он лениво потянулся к бокалу с изумрудным напитком, пригубил и принялся медленно поворачивать хрупкий сосуд перед глазами, разглядывая напиток на свет. Красиво... красота и боль, изумрудная глубина, как глаза, что когда-то... Увы, не все потери можно вернуть. Но отомстить - да. И этому врагу - в особенности. Он жёстко сощурился: для мести рановато, но второй ход заодно и врага ударит, да ещё как! Лишнее доказательство (хотя он-то никогда не сомневался), что он Избранный, он предназначен для особой судьбы. И весьма опасно вставать на его пути, опасно вызывать малейшее его недовольство. Взять, например, историю третьего «камушка». Да, отличная вышла игра! Разом уложил «камушек» в нужную ямку на игральной доске - и обессилил того, кто мог стать серьёзной помехой его планам. Правда, с помехой ещё не покончено. Но это лишь вопрос времени. Он уже знает, как надеть ошейник с надёжной цепью на пса, что может запустить в него зубы. А пока пусть щеночек потешится, воображая себя важной персоной. Пусть себе потявкает напоследок. Недолго ему осталось тявкать.
Рука потянулась к другому бокалу - жидкость в нём была рубиновой. Он задумчиво смотрел на свои пальцы, сжавшие изысканную хрустальную вещицу. Зачем? Он отпил из этого бокала всего час назад и узнал всё, что хотел. А за час с мальчишкой не могло произойти ровным счётом ничего интересного - ничего, заслуживающего внимания. Вот если бы второй «камушек» уже был у него... а пока неважно, совсем неважно, куда держит путь его дичь. И не стоит понапрасну ослаблять себя, лишний раз глотая то, что является, по сути, настоящим ядом - не лишающим жизни, но куда более опасным: приятным на вкус, дарующим новые силы, новое зрение... подчиняющим. А вкус противоядия (он перевёл взгляд на бокал с изумрудным напитком) - он отнюдь не приятен, и за ним следует тошнота, боль, унизительная слабость... угроза упустить контроль и выдать себя, а это куда страшнее любой боли!
Но он уже пил. Он со вздохом закрыл глаза, приступая к поиску, и вскоре открыл их, торжествующе усмехнувшись. Итак, жертва сама, по своей воле, облегчает ему задачу? Что ж, иди, мой дорогой! Иди в Лойрен. Позволь лесу околдовать, привязать тебя... И ты вернёшься, дитя. Прямо мне в руки.